* * *
Обычно считается, что на вопрос «Как дела?» давать честный и развернутый ответ вовсе необязательно. Когда подобный вопрос задают мне, я отделываюсь загадочными отговорками: «Судить пока рано». (Если тот же вопрос задает мне кто-то из замечательных работников онкологической клиники, то я иногда отвечаю: «Сегодня у меня рак».) Никто не хочет, чтобы ему рассказывали о бесчисленных ужасах и унижениях, которые приходится переживать человеку, когда его собственное тело из друга превращается во врага. Никому неинтересно, что хронические запоры у вас сменились столь же хроническими поносами; что вас мучает чудовищный голод и в то же время вы страшитесь даже одного запаха еды; что вас буквально выворачивает наизнанку при абсолютно пустом желудке; что выпадение волос коснулось даже волосков в носу и из-за этого у вас постоянно течет из носа… Извините, но вы сами напросились… В осознании материалистического тезиса о том, что мы не имеем тело, а сами являемся телом, нет ничего забавного и приятного.
Но занять позицию «Не спрашивай, не говори» тоже невозможно. Это верный рецепт ханжества и двойных стандартов. Конечно, друзья и родственники не могут не задавать вопросов, продиктованных самыми лучшими чувствами. Чтобы они ощутили себя нормально, нужно отвечать максимально откровенно и не прибегать к каким-либо эвфемизмам или отрицаниям. И легче всего сделать это, сказав, что самое интересное в четвертой стадии то, что пятой просто не существует. Надо сказать, что меня тут же поймали на слове. Недавно мне пришлось смириться с тем, что я не смогу присутствовать на свадьбе моей племянницы в моем родном городе, университетском Оксфорде. Это меня страшно огорчило — причем по целому ряду причин. И тут один из моих самых близких друзей спросил: «Ты боишься, что больше никогда не увидишь Англии?» Казалось, что он задал вполне разумный вопрос. Меня тревожило именно это. Но его откровенность меня неприятно поразила. Да, я готов признавать тяжелое и неизбежное. Не стоит делать то же самое. Однако я сам напрашивался на этот вопрос. Сознательно сказав человеку о том, что в один прекрасный момент после очередных исследований и курсов лечений врачи могут сказать мне, что теперь речь идет только о «паллиативе»[77], я был потрясен, услышав в ответ: «Да, полагаю, наступает время, когда тебе придется задуматься о собственном уходе». Это было честное и откровенное резюме моих собственных слов. Но больной человек ощущает необъяснимое желание и потребность самому определять, что ему говорить можно, а чего нельзя ни в каком случае. Рак — это постоянное искушение быть эгоистом и даже солипсистом.
