Константин терпеливо слушал. Он понимал, что требовать сразу выложить, в чем суть дела, значит, показать себя грубым, и это может спугнуть ее. Девочка может просто встать и уйти. Пусть выскажется. Но Оленька, умненькая девочка, сама сообразила, что затягивать не стоит. У этого строгого дяди много других забот.
По ее словам, Вадим здорово изменился в последнее время. Побрил голову наголо, стал носить камуфляжные штаны, обулся в тяжеленные ботинки «Гриндерс». Достал где‑то особую курточку, коротенькую и без воротника. В довершение ансамбля сделал себе на руке татуировку — свастика и какая‑то надпись готическим шрифтом.
Словом, скинхед в полной боевой форме, — вмешался в рассказ Костик.
Но он ведь не такой! — едва не всхлипнула Оленька, но сдержалась. — Вы бы видели, как его бритая голова на тонкой шее нелепо торчала из воротника этой дурацкой куртки–бомбера! Из него скинхед, как из меня…
Оленька задумалась, подыскивая сравнение. Ничего подходящего в голову не приходило, она махнула рукой и продолжила рассказ.
Вадим стал грубее, но это была грубость особого рода. Он трогательно ухаживал за Оленькой, а та защищала его перед подругами. Она одна догадывалась, что у парня в душе поселилась какая‑то страшная обида на весь белый свет. Но сам он ей об этом не рассказывал, а Оленька тактично не спрашивала.
Что странно, она никогда не видела его в компании ему подобных, бритых наголо юнцов, наглых и беспринципных обитателей спальных районов. Компании скинхедов быстро появлялись и росли, как грибы после дождя, на благодатной почве московских окраин. Бедность, отсутствие перспектив в жизни, зависть к более богатым и удачливым дали жизнь новым страшным опухолям на теле огромного города. Скинхедов становилось все больше. Власти были в откровенной растерянности.
Как‑то дождливым вечером Вадим позвонил Оленьке из телефона–автомата. Поговорили о том о сем, но прощаясь, Вадим произнес загадочную фразу:
Включи телек через пару часов, посмотри, меня будут показывать в новостях!
Оленька не приняла его слова всерьез. Ее больше интересовали поцелуи и объятия. Но ближе к концу дня ее внезапно пронзило предчувствие чего‑то ужасною. Как бы в подтверждение этого, из соседней комнаты раздался испуганный мамин возглас:
— Боже мой, да это же…
Еле передвигая ставшие ватными ноги, Ольга заглянула в соседнюю комнату. Экран большого телевизора (подарок маминой подруги на день рождения дочери) зловеще мерцал. Вспыхивали огни милицейских мигалок, освещая полуразбитую вывеску «Черемушкинский продовольственный рынок». Голос за кадром что‑то невнятно и отчаянно верещал. На черном от дождя асфальте лежал человек в нелепой позе. Камера приблизилась. Ноги человека в камуфляжных штанах вытянулись поперек тротуара, а головой он пробил витрину торгового павильончика. Шея была буквально перерезана острыми зубьями стеклянной витрины, и голова едва удерживалась на лоскутках кожи…
