— Ого-го-го! — закричал Костя что есть мочи, сбежав с крыльца. — Ого-го-го!!
Он схватил под микитки тучного приземистого Шевырева и, не слушая причитаний, легко закружил его в воздухе, после чего, точно пушинку, швырнул в большой сугроб у церковной ограды, тщательно выровненный приходским сторожем. «Я люблю ее! Я люблю ее!» — билось сердце в его груди. Кричевский вскинул руки в щегольских перчатках, насколько позволяла шинель, и принялся посылать в темное заснеженное небо один за одним воздушные поцелуи. За перчатки не по форме ему не раз перепадало внушение от Розенберга, но Костя не мог отказаться от такого шарма.
Петька Шевырев все возился в сугробе, все пыхтел и угрожал проделать с «господином полицейским» то же самое, но, когда выбрался наконец, почел за благо не связываться. Кричевский помог ему очиститься от снега, нахлобучил на уши приятеля теплый картуз. Они пошли расчищенной дорожкой, у церкви широкой, на улице — узкой. Анютка Варварина, в драной овчинке на плечах, в чунях и впопыхах накинутом платке, весело стреляя глазами, улыбалась чему-то до ушей, попалась им на дороге и засмущалась, пробегая мимо.
— Слышь, Костя! — заговорщицки начал Петька, забегая. — А что если я заметку напишу об этом деле? Феофилактыч ее в «Дневнике приключений»[5] поместит! Ну, надо же мне с чего-то начать! А? Чего еще в нашей жизни дождешься необычайного, об чем в газетку прописать можно?! Насчет гонорара не сомневайся — честное благородное слово, пополам! А?! Чего ты смеешься? Выручи, а?!
— Дурак ты, Петька! — твердо сказал Кричевский, любуясь своим благородством. — Даже думать забудь! Любовью не торгуют!
— Еще как торгуют! — азартно возразил Петька. — По всей Утешной улице! И в Пассаже, во втором ярусе, у белошвеек! «Не очень много шили там, и не в шитье была там сила!..» — продекламировал он модный в Петербурге стих Некрасова.
— Это не любовь, — красиво сделал двумя пальцами жест Кричевский, посмотрел на пальцы внимательно и еще раз повторил жест. — Нет, эт-то не любовь!.. Прощайте, господин щелкопер! Предупреждаю: если хоть словечко накропаете о том, что я вам по дружбе рассказал, вызову на дуэль! Я не шучу! Пиф-паф-ф!.. — и он прицелился в голову Петьке Шевыреву все теми же пальцами в тонкой лайке.
Когда за Шевыревым со знакомым стуком захлопнулась дверь парадного, юный Кричевский пошел по улице, полагая, что направляется к родительскому дому, но на самом деле забирая все влево и влево, кривыми поперечными дорожками, пока не оказался прямо перед инженерским домом, где жила княжна Омар-бек, она же Сашенька. Здесь он остановился, задрал голову так, что форменная шапка-пирожок едва не слетела с макушки (из желания пофорсить Костя по осени попросил скорняка сшить ему шапку размером поменьше), и принялся выглядывать окна предмета своей страсти. В окнах третьего этажа там и сям тускло светились фитили керосиновых ламп и свечей. Отчего-то Константин облюбовал одно окно с темными бархатными портьерами и кистями, где три свечи стояли на подоконнике в изящном подсвечнике.
