Но Костя уже не мог слушать далее. Закричав звонко «хватит!», он швырнул проклятую папку о стену, схватился руками за голову, затыкая уши, и отчаянно зарыдал, ткнувшись головою в плечо подскочившего Андрея Львовича. Советник юстиции, неловко охватив его за спину, осторожно поглаживал по трясущейся в рыданиях голове, делал знаки пойти прочь набежавшим на крики в дверь полицейским и грубовато приговаривал, смущаясь трогательной сцены:
— Ну, будет тебе, Костя, будет тебе… Экий ты чувствительный! Перестарался я, перегнул палку… На вот, чайку хлебни!.. Экий ты, ребенок еще вовсе!
Прошло некоторое время. Константин Кричевский успокоился, стуча зубами о край чашки, хлебнул остывшего чаю, сел, утирая носовым платком красное лицо, отворотился в угол, надулся, стыдясь истерики. Морокин задумчиво вышагивал по кабинету, заложив руки за спину, как, верно, привык ходить на допросах.
— Тебе, Костя, не повезло, что ты ее полюбил, — безжалостно и твердо сказал советник юстиции, заметив, что юный помощник его успокоился и может слушать. — Страшно не повезло! С первой любовью редко чего бывает путевое… Как бы ты меня ни ненавидел за эти слова, а я тебе скажу одно: все надобно забыть! Выжечь из сердца каленым железом! Она человек порченый, непонятный, темный… Я ее еще на психиатрическую экспертизу отправлю, к профессору Антону Яковлевичу Красовскому. Слыхал о таком? Восходящее светило русской психиатрии! Сходи на его публичные лекции, очень рекомендую. Сам мужчина, все понимаю: красавица, много страдала, трогательно… Но тебе с ней не будет жизни, одна погибель!
— Ее будут судить? — спросил Костя, не поворачивая головы.
— Будут, а как же! Она же человека убила! Вдумайся, Костя, в эти слова! И я, как товарищ прокурора, буду выступать на суде гражданским обвинителем! И сразу тебе скажу: никуда она у меня не денется! Не вывернется! Получит все, что ей по закону причитается! Не больше — но и не меньше! У покойного Лейхфельда тоже, поди, мать есть…
— Тогда пусть… — твердо сказал Костя.
— Что — пусть? — не понял Морокин, остановившись над ним в своих хождениях.
— Пусть погибель… — пояснил Кричевский, осторожно трогая рукой оттопыренный потайной карман шинели, куда спрятал он похищенное у родителей.
— А-а… ну-ну! Вольному воля, как говорится в народе!.. — и Андрей Львович снова заходил за спиною Кости подобно маятнику или часовому.
Так продолжалось довольно долго. Морокин уже принялся поглядывать на свои большие карманные серебряные часы луковицей, будто поджидая чего-то, как вдруг за окном на улице застучали копыта, заскрипели колеса подъехавшего тяжелого экипажа.
