И мать тоже большую часть времени проводила в кухне, словно она пряталась туда от горя. Иной раз глаза ее устремлялись в одну точку, будто что-то необыкновенное приковывало ее взгляд. Иногда она срывалась с места, с грохотом переставляла горшки, ухваты, ведра или убегала из избы.
Навещала Ермолаевых и другая тетка — Степанида, средняя сестра Лукерьи — проворная, бойкая, широкоплечая. Она не похожа была ни на Пелагею, ни на Лукерью. У нее было плоское скуластое лицо, широкий седловатый нос и узенькие умные глаза монголки.
На первый взгляд она казалась сердитой, а на самом деле была добрая, шутливая, легко и просто относилась ко всем трудностям. Жила она в монастыре. Оле не верилось, что ее тетка — монахиня. Она не походила на других монахинь, каких приходилось видеть на улице. Те ходили в черном платье, и девочке чудилось, что от них пахнет покойником. А у тетки Степаниды и платье было немонашеское. Она всегда приходила в цветистой ситцевой юбке, пестрой шали.
Оля любила тетку и, когда та приходила к ним, внимательно слушала ее разговоры. Чувствовалось, что тетка не любит монастырь. Она зло и насмешливо рассказывала о монастырской жизни, особенно об игуменье и казначее, называя их дармоедами и чернохвостницами.
О рабочих монахинях она отзывалась по-иному:
— Это сестры во христе — ломовщина боговая.
Сама Степанида работала в монастыре на конях: возила дрова, кирпичи с монастырского кирпичного завода.
Из рассказов тетки о монастырской жизни Оле особенно запомнились два случая.
Однажды во время сенокоса тетка Степанида работала на косилке. День стоял знойный. Истомленная жарой и оводом лошадь была вся в поту, да и сама Степанида измучилась. Окруженная роем слепней, оводов, она ворчала:
— Вот, хоть сдохни, а коси в такую жару,— и сердито понукала лошадь:
— Но... но, но, родимая.
Лошадь хлестала себя хвостом, взлягивала, храпела и поднималась на дыбы.
Выведенная из терпения Степанида ударила кнутом лошадь и выругалась как ломовой извозчик. И тут увидела возле себя маленькую, сухонькую монахиню Федосью. Ехидно улыбаясь, та качала головой.
— А чего ты на меня бельма-то выворотила?.. — сердито проворчала Степанида.
— Побоялась бы бога-то.
— А что? Я не его ругала.
Вечером Степаниду позвали к игуменье.
— Знаю я, зачем,— сказала она, отправляясь туда.— Это Федосья, подлая, переплеснула.
Игуменья поставила ее на сто земных поклонов. Степанида покорно встала, подложив под колени фартук.
«Ну, что же, — думала она, — отмотаю, уважу дур...» — Она молилась, но мысли ее были в конюшне возле лошадей. «Вот Савраску надо перековать, у Гнедого наеды на зубах надо убрать».
