Мари, накрывая на стол, поставила не те тарелки, что обычно, и забыла положить салфетки. Юнна на это никак не отреагировала. Сосед играл на пианино гаммы — она и этого не замечала. Джонни Кэш[11] пел по радио — она не стала записывать его на кассету. Это было пугающе. Когда вечерний фильм кончился, она не сказала ни слова о нем, хотя фильм был о Ренуаре. Они сидели друг против друга в библиотеке, и, чтобы хоть чем-то заняться, Мари стала перебирать почту Юнны, лежавшую стопкой на столе. С необычайной быстротой Юнна протянула руку к своим письмам и унесла их в мастерскую.
Тогда Мари осмелилась спросить:
— Юнна, у тебя что-то неладно?
— О чем ты? — спросила Юнна.
— У тебя что-то неладно.
— Вовсе нет. Я работаю. Работаю хорошо. Да и работа у меня спорится.
— Я знаю. Но на меня ты ведь не сердишься? Может, кто-то нахамил тебе?
— Нет, нет. Не знаю, о чем ты…
Юнна снова включила телевизор и села смотреть какую-то идиотскую программу с претензией на юмор, — программу, которая заставляет публику на экране все время смеяться.
Мари спросила:
— Хочешь кофе?
— Нет, спасибо!
— Что-нибудь выпьешь?
— Нет, если хочешь, налей себе сама.
— Пожалуй, я пойду домой, — сказала Мари и чуточку подождала, но Юнна не произнесла ни слова.
Тогда Мари налила себе в стакан спиртной напиток и после долгого раздумья сказала как можно выразительней: Юнна так дорога ей, что для нее, Мари, было бы совершенно невозможно остаться одной.
Но это оказалось ошибкой с ее стороны, совершеннейшей ошибкой… Юнна вскочила, выключила телевизор; все ускользающее, скрытое словно бы куда-то исчезло, и она воскликнула:
— Не говори так! Ты сама не знаешь, что говоришь! Ты доводишь меня до отчаяния! Оставь меня в покое!
Мари так ошарашили слова Юнны, что она, как ни странно, смутилась. Впрочем, они обе смутились. А потом стали очень вежливы друг с другом.
Мари сказала:
— Если ты не собираешься чуть свет начать работу, я вымою посуду утром. Хорошо?
Нет, Юнна начнет работу только где-то после десяти.
— Я не буду звонить, ты, верно, выключить телефон?
— Да, — сказала Юнна. — У тебя дома есть сок?
— Да, у меня дома есть сок. Пока!
— Пока!
Мари думала, что не сможет заснуть, но заснула мгновенно, не успев даже осознать, что она — несчастна. Только утром, когда постепенно начало вспоминаться вчерашнее, ей стало худо, ужасно худо. Каждое слово, сказанное Юнной, она повторяла до одурения. И вспоминала: с каким видом та его произносила, каким голосом — и так безжалостно; «как могла она сказать то, что сказала… почему, почему, почему?!. Она хочет избавиться от меня».
