Он заставил себя отвернуться и внимательно оглядеть палубу куттера. В его власти подставить эту палубу под вражеские ядра, от чьих тяжелых ударов как стрелы полетят острые щепки, кося направо и налево, рубя руки и ноги, впиваясь в плоть моряков. Пройдет два-три часа после того, как он отдаст приказ, и недавно выдраенная палуба, которую он только что инспектировал, будет залита кровью этих парней, что собрались в кружок и смеются над шутками — несомненно, издеваясь над способностями испанцев по части кораблевождения, сражения и любви.
Джанна спросила тихо:
— Вы слышали, что говорят ваши люди?
— Я не слушал.
— Тогда послушайте.
Рэймидж не знал, то ли приказать им замолчать, прогнать их повелительным жестом, то ли перестать слушать, испытывая чувство стыда. Матросы обсуждали призовые деньги, который они получат, когда отбуксируют фрегат в Гибралтар. Для них заранее очевидно, с горечью думал Рэймидж, что их капитан захватит судно, но ни один, похоже, не понимает, что потребуется сотворить чудо, чтобы заставить испанцев сдаться…
— Вот видите? — сказала Джанна.
Подошел Саутвик, потирая руки и усмехаясь так кровожадно, что позавидовал бы театральный злодей из Хеймаркета. Куда подевался добродушный деревенский пастор? Несмотря на круглое лицо и гриву волнистых седых волос, перспектива сражения превратила доброго целителя душ в умелого и безжалостного живодера: лицо разрумянилось, волосы, казалось, ощетинились, глаза налились кровью.
— Я полагаю, было бы неплохо назначить людей разматывать один из тринадцатидюймовых тросов, сэр, — сказал он оживленно. — Потребуется немало времени — и хотя восьмидюймовый был бы легче, боюсь, он может порваться, и нам все равно придется использовать тринадцатидюймовый.
Джанна заметила, что Рэймидж начал потирать шрам над бровью и вместо того, чтобы приказать Саутвику оставить трос в покое, безразлично, чтобы не отвлекаться от своих размышлений, сказал: «Очень хорошо, мистер Саутвик».
Штурман был слишком взволнован, чтобы заметить нехватку энтузиазма в голосе капитана, и понесся вперед — надзирать за подготовкой весящего более двух тонн, жесткого и очень прочного троса.
Джанна слышала, как Рэймидж давал этот формальный ответ «Очень хорошо» десятки раз; но никогда не было в нем этого оттенка… ну да, почти обреченности. Его лицо ничего не выражало, но инстинктивное поглаживание шрама выдавало отчаянную работу ума. Она предполагала, что мысли раздирают его на части: с одной стороны, это непреклонные формулировки приказов, с другой — вечно нависающая тень трибунала его отца, с третьей — уверенность Саутвика и всей команды, что они захватят фрегат. И, возможно, долг и честь тянут его в четвертую сторону.
