Стаффорд принес фонарь, открыл стеклянную дверцу в нактоузе и поставил фонарь так, чтобы он освещал компас.
Мыс Подадера был теперь на раковине правого борта, и когда они отошли от высокого берега с ветром на траверзе, Рэймиджу пришлось дать дополнительные приказы по выставлению парусов. Море было спокойно, не считая невысокой зыби, и «Ла Провиденсиа» катилась по воде, как брошенный плоский камень, тогда как «Кэтлин» с ее более глубокой осадкой и совсем другим парусным вооружением, пахала себе борозду в воде. Рэймидж посмотрел на часы. Час назад он лежал на кровати в гостинице, задаваясь вопросом, что делать дальше. Ему было жаль, что он не догадался оставить записку американскому консулу.
Конвент находился в пяти минутах ходьбы от офиса Специального уполномоченного. Рэймидж поднял руку, чтобы остановить едущий мимо экипаж, вспомнил, что у него нет денег, и зашагал по крутому мощеному подъему переулка Конвента. С раздражением на грани озлобления он вспоминал встречу со Специальным уполномоченным. Она началась с почти восторженных поздравлений, но в конце концов старый дурак оказался совершенно бездушным. Допуская, что отсрочка отплытия даже на полчаса ради посещения Конвента, конечно, может позволить флоту Кордовы пройти через Гибралтарский пролив, и, вероятно, позволит Наполеону пересечь Канал, он тем не менее дал понять, что молодой офицер должен посетить Конвент, чтобы встретить «нужных людей».
Смесь волнения и нервозности вызвала у Рэймиджа приступ неудержимого смеха, который ему удалось остановить только тогда, когда он видел страшный испуг в морщинистом лице старухи, стоявшей в дверном проеме. Она предлагала ему за пенни связку липких фиников из грязной плетеной корзины, в которую слетелись, похоже, все мухи с Берберского побережья, но убрала ее, глянув ему в глаза, и поспешно перекрестилась свободной рукой.
Поднявшись по переулку, Рэймидж повернул налево на Главную улицу, и его тут же окружила толпа оборванных разносчиков, которые на плохом испанском навязывали все что угодно, от лечебных кореньев и распятий, до больших оплетенных бутылей арака; их настойчивость и фанатичный блеск глаз наводили на мысль о том, каково это было стоять перед судом Инквизиции.
Когда он проходил через большие двойные двери Конвента, двое часовых грохнули прикладами мушкетов в безупречном салюте, однако сумели при этом дать понять, как мало солдаты уважают военно-морских офицерах вообще и молодых лейтенантов в частности.
