— Несомненно, — подтвердил Вертен, жаждущий перейти к другому предмету. — Вы были знакомы с молодой девицей Каспар, не так ли?
— Конечно. Она была певицей в Придворной опере, как и я. Были ли мы подругами? Близкими? Едва ли. Она была слишком молода для этого. Но для Малера это как раз то, что надо. Податливое создание. Личность для формирования, обучения.
— Так, как он проделал это с вами? — не церемонясь, спросил Вертен.
Она утвердительно кивнула:
— Как он проделал это со мной. Но учтите, я уже прошла прекрасную школу у Розы Папье в консерватории в начале моей карьеры, а позже получила неоценимую помощь от самой Козимы Вагнер[41] по исполнению работ ее мужа. В то время как у фройляйн Каспар… у нее был один лишь Малер.
— А природный талант?
— Замечательный. Привлекательная актриса на роли субреток и идеальное меццо-сопрано. Однако у Малера были планы сделать из нее колоратурное сопрано.
— Вы присутствовали на той репетиции, когда эта несчастная молодая женщина погибла? — спросил Гросс.
— Слава Богу, нет. Мои нервы не вынесли бы этого. Видеть Малера на волоске от опасности, возможно, даже смерти!
— К тому же еще погибла и фройляйн Каспар, — не без резкости в голосе напомнил Вертен.
Анна фон Мильденбург очнулась от своего мелодраматического полуобморока и уставилась на него холодным взглядом:
— Конечно, трагедия. Но просто сопутствующее несчастье.
— Сопутствующее? — изумился Вертен.
— Сопутствующее покушению на жизнь Малера. Вы ведь поэтому находитесь здесь, не так ли? Вы, несомненно, не считаете, что предполагаемой жертвой была Каспар. Кому бы пришла в голову мысль обрушить занавес на эту малышку?
— Она ведь была многообещающим талантом, разве не так? — вставил Гросс.
— Многообещающим, но еще не реализованным. Кроме того, она не представляла угрозы для других певиц. Мици уже покинула труппу.
— Вы говорите о Мици Браунер? — уточнил Вертен.
Фон Мильденбург оценила его осведомленность улыбкой.
— Как я вижу, имею честь принимать у себя любителя оперы.
Вертен пропустил это замечание мимо ушей, уставившись вместо этого в лицо певицы, направляя ее, как пастушья собака загоняет овцу на тропу, к той теме, от которой она упорно норовила уклониться.
— Да, Мици Браунер, — продолжила фон Мильденбург. — Она уехала в Аахен. Это не блестящий театр, но, в конце концов, время ее успехов миновало. Да и внешность не та, чтобы исполнять роли субреток. Так что у девицы Каспар была полная свобода действий.
