Час первый проходит, минуты летят.
Себя к отступленью готовит отряд.
Желтеющим гноем упруго набряк
под балкою черною лампы чиряк.
И в корчах предсмертных угас керосин,
и кверху взлетела лишь дымная синь.
Ночь брызнула в окна — чернее, чем шлак,
и в комнату темень сквозь окна вошла…
Удары дверей… Убегающий шаг…
И лишь метнулось эхо во мрак.
Темень к полу прибили гвоздями огней.
И патруль разглядел, когда стало видней,
что распахнуты двери, а далее — темь,
и нет в углу Седых совсем.
«Он предал нас. Он сейчас у них,
неисправимый бандит Седых…»
Ничего не сказал патруль.
В поле ветер грустную вел игру.
В поле ветер выл и блуждал,
волосами туч и лесов играл.
Меж губами туч — месяца зуб,
и земля остыла, как черный труп.
Меж губами туч — месяца клюв.
Кто там ночью прошел, вздохнув?..
На небосводе, там, где восход,
сочится тумана холодный пот.
А человек спешит, не стоит,
несет в руках динамит.
На перекрестье трех дорог
туман ложился, касался ног.
Ребра сухие у поля видны —
то три дороги на три стороны.
И первый путь — он манит взгляд,
ведь первый путь ведет назад.
А путь второй — как острый штык,
он лишь вперед вести привык.
Путь третий как темная вился коса,
терялся он в дебрях, в черных лесах.
Три дороги ведут в три стороны бег —
но путь другой избрал человек.
Туман шевелился, стелился мхом,
и с ветром шел человек вдвоем,
и ветер забился, застрял в проводах —
и обрубили рельсы шлях.
Если в туман гордорослый вплетает ветер крик,
что же тому удивляться,
что кто-то к рельсам приник?
Что ж не послушать: железо гудит —
поезд летит, поезд летит?
Если мгновенья летят, как дым,
как же не верить грустным, живым
песням, что провод над степью поет,
плачет навзрыд, несет — навзлет?
Летели в ночи, клокотали в ночи
минут ключи и дум ключи.
Ох, если б вырвать ветер смог
из сердца кровь и боль тревог!
Вдруг дрогнули рельсы в тумане ночном,
звук новый возник, словно дальний гром,
и он отдавался и шел по земле,
и рельсы вдали скрежетали во мгле.
Человек же прислушался, уразумев,
какой это рельсы выводят напев:
«Гремит паровоз, трясется шлях,
словно птах на железных полях».
Еще сильнее, четче еще
звук тронул клавиши шпал,
и словно гремящий могучий вал
ударил, стальной заиграл хорал…
Под поездом мосты звенят,
грохочет угрожающе броня,
рукою машинисту не унять
безумный бег сурового коня.
Вдоль панцирной груди струится ночь,
