– Люди Бейли-мира не поверят этому. И я вряд ли поверю. Так чувствуют все космониты или только вы?
– С уверенностью могу сказать лишь о моих личных ощущениях, но я наблюдала, как другие с возрастом тускнеют; они становятся более угрюмыми, их амбиции сужаются, а безразличие расширяется.
– А как насчет самоубийства у космонитов? Я никогда не слышал о них.
– Практически равны нулю.
– Но это не соответствует тому, что вы говорили.
– Подумайте. Мы окружены роботами, предназначенными для сохранения нашей жизни. Мы не можем убить себя, когда возле нас всегда бдительные и активные роботы. Сомневаюсь, чтобы кто-то из нас мог даже помыслить о такой попытке. Сама я не подумала уже хотя бы потому, что не могу перенести мысли о том, как это отразится на всех моих домашних роботах, в особенности на Дэниеле и Жискаре.
– Но вы же знаете, что они, в сущности не живые. У них нет чувств.
Глэдис покачала головой:
– Вы так говорите, потому что никогда не жили с ними. Во всяком случае, вы переоцениваете желание долгой жизни у своего народа. Вы знаете мой возраст, вы видите мою внешность, однако это не беспокоит вас.
– Потому что я убежден, что Внешние Миры выродятся и умрут, что Поселенческие Миры – надежда будущего человечества, что это обеспечит наша короткая жизнь. Выслушав все, что вы только что сказали, и принимая ваши слова за правду, я укрепляюсь в своем убеждении.
– Напрасно вы так уверены. У вас тоже могут возникнуть неразрешимые проблемы, если уже не возникли.
– Это без сомнения, возможно, миледи, но сейчас я должен уйти. Корабль готовится к посадке, и мне придется с умным видом смотреть на управляющий этим компьютер, иначе никто не поверит, что я капитан.
Он вышел. Она некоторое время сидела, рассеянно пощипывая пластик, в котором лежал плащ.
На Авроре она пришла к чувству равновесия и позволяла жизни идти спокойно. Время шло от еды до еды, от одного дня до другого, от сезона к сезону, и спокойствие почти изолировало ее от приливов ожидания, потому что единственным оставшимся ей приключением была смерть.
И вот она побывала на Солярии, разбудила воспоминание о давно прошедшем детстве и давно прошедшем мире, и спокойствие разлетелось, возможно, навсегда, и теперь она голая, открытая ужасу продолжающейся жизни. Что может заменить ушедшее спокойствие?
Она перехватила тускло горящий взгляд Жискара, устремленный на нее, и сказала:
– Помоги мне разобраться в этом, Жискар.
37
Было холодно. Небо серое от туч, в воздухе мелькали снежинки. На земле кружились пятна снежной пыли, сметаемые холодным ветром, и далеко за посадочной площадкой Глэдис видела сугробы.
