Здесь, в лесу, Егор и сам становился дитем природы, в которой господь бог расписал все так предусмотрительно и мудро, потому‑то в ней нет ничего лишнего, все для чего‑то обязательно предназначено. А для чего предназначена человеческая жизнь? Разве не для бездумного истребления ее ценностей?! Ведь вот дерево, оно тоже живое, и, когда его рубят, ему тоже, наверное, больно и совем не хочется умирать. Или птица. Ее человек убивает, чтобы накормить себя и своих детенышей, а не думает о том, что у птицы тоже есть детеныши, им тоже пить — есть хочется… «Что в народе, то и в природе. Милосердие божье должно ко всякой живности быть, — вспомнил вдруг о боге Егор, хотя никогда в него не верил. — Терпелива природа, ох как терпелива, да ведь и ей помогать надо!»
Косилось хорошо, по сугреву упал в траву комар и совсем не мешал. Егор даже обедать не стал, боялся погоду упустить. Лишь когда начала скапливаться в колках темнота и стынь, отшаба- шил. По дороге к балагану нарвал бутуну — сочного, еще не пожелтевшего, не захрясшего, па- ховитого.
Поднялся из травы комар, зазвенел, полез всюду. Егор развел дымокур и принялся за еду. Пока ел, совсем стемнело, небо затянулось ворохами облаков. Но вот вышла луна, разгребла их и до льдистого блеска вылудила купол неба, он стал намного выше, где‑то в глубине его помаргивали звезды, было в них что‑то неотгаданное, пугающее и в то же время печальное… «Может, печаль их от старости? — подумал Егор. — Сколь уж годов они глядят на землю, поди, и тоскуют по ней?»
Летняя ночь короткая и шаткая, нет в ней могильной черноты и нёми; чуть пошарила по лесу сова, как уж и ночь начала таять, небо слиняло, ослезился на траву туман, сизо задержавшись в ложбинке. Слабый ветерок поморщил траву, и шорох спадающих с нее капель пробежал над пустошью и угас в волглой тишине колка. Вот цвиркнула в листве какая‑то птаха, и, будто по ее команде, лес сразу разноголосо отозвался пением других птиц. Ловко нырнула, в траву полевая мышь, хряснули под ее лапками прошлогодние полуистлевшие листья.
За три дня Егор выкосил пустошь и половину колка, всего возов на пять. На четвертый день проглядел в валках кошенину, она еще волглая была от росы, пришлось опять косить. Но к полудню сено обветрилось и подсохло. Егор половину скошенного сгреб в валки и сметал в две копны. Раньше, когда у него была кобыла, он делал волокушу и свозил сено в зароды, там оно сохраняется лучше. А сейчас и носить далеко, и вывезешь неизвестно когда и на чем; может, так по копешке и будешь таскать до самой зимы. Да и не поставить зарод одному. Прежде ему Степанида подсобляла, а то и Нюрка грести выходила. Теперь Нюрка на мельника работает, а Степанида одна и по дому не управляется.
