Что, попалась рыбка? Рыбка, которая собралась полетать. Я сразу вспомнила безобразную сцену, которую мне недавно посчастливилось наблюдать на набережной Фонтанки. Я прогуливалась вдоль реки и увидела еще издалека, как выгнулся спиннинг у толстого рыболова. Меня, конечно, заинтриговало, что за форель он там тянет с таким унылым видом. Ни разу не видела, чтобы у этих несчастных рыбаков был улов. Не увидела и на этот раз. Глупая жирная чайка заглотила блесну и теперь пыталась уплыть с добычей, а красный как рак спиннингист, потея и чертыхаясь, прилагал все усилия, чтобы избавиться от сомнительного трофея. И птичка на крючке, и рыбка, которая собралась в небо, — всё это я сегодняшняя, с рыболовными крюками на хилой спине.
С уважением разглядев все цацки на моем субтильном туловище, пирсерша воздержалась от стандартных вопросов — про давление, астму, эпилепсию и серьёзность моего решения. Тем более что я была с Дэном и он отвечал за меня. Я, честно говоря, наглухо ушла в себя и даже забыла про Дэна, который, пока я лежала на животе, а мне под кожу загоняли сталь, всё время стоял рядом. Он без тени смущения пялился на мои голые сиськи и улыбался во весь рот. У меня даже промелькнула дурная мысль, что он всю историю с моим подвесом затеял только ради этого.
— Ну что, готова к «суициду»? — спросил меня зашедший в гримёрку приятель Дэна.
— К чему? — искренне не поняла я и удивлённо посмотрела на Дэна.
Вместо улыбки на его лице проявилась болезненная гримаса. Он развёл руками, как бы извиняясь, и, повернувшись к приятелю, постучал пальцем себе по лбу.
— К «суициду», — засмеялась пирсерша, — самый простой тип подвеса. Для первого раза — самое то.
— Почему? — Я продолжала тупить, сбитая с толку ненавистным мне словом.
— Ну, наименее больно. Кожа на спине потолще. Висеть удобнее, чем при горизонталке. Не так страшно.
— Почему «суицид»?
— А потому, что издали похоже на висельника. Не парься. Обычный профессиональный юмор. Не нравится название, забудь о нём. Погуляй минут двадцать — и на сцену. Будем тебя поднимать. Не очень болит?
— Вообще не болит. Так, ноет чуть-чуть. А юмор у вас идиотский.
Девчонка только плечами пожала, не стала связываться с психованной дурой. Может, её Дэн предупредил. Сидит теперь с виноватой миной. Суицид? Да что они знают о суициде? Убить себя — страшное предательство. Меня выворачивает наизнанку от этого презренного слова, пахнущего безысходностью, лекарствами, болезнями, слезами, застрявшим в горле криком, тотальной несправедливостью. Моя мама в течение года медленно и мучительно умирала у меня на глазах. Рак сжирал, сжигал её изнутри. Она терпела страшные боли, чтоб хотя бы ещё день прожить вместе с нами. Чтоб видеть меня, быть со мной. А как просто было бы наглотаться таблеток и покончить с болью. Я тоже живу со своей болью с тех пор, как потеряла Егора. Но я не предам его память, никогда не смалодушничаю. Суицид — это страшно, больно, отвратительно и, самое главное, бессмысленно. Ведь мы всё равно все умрём. А так, пока я живу, у меня всегда есть шанс успеть сделать что-то хорошее. Например, спасти чью-нибудь пропащую жизнь. Отдать жизнь за чужую жизнь — это уже не суицид. И ещё. Говорят, что самоубийство — это не выход. Выход, выход — ещё какой выход. Только выход для полного подонка. Человека, который никого не любит и не жалеет. Никого! Такому и жить незачем. Ненавижу постоянный шёпот в голове, с которым живу уже три года: давай, давай, что тебе терять, твоя любовь умерла навсегда, покончи разом со всеми проблемами, убей свою боль! Нет! Никогда! Я люблю ЕТ, папу, Малыша, своих друзей. Даже Светку, как это ни дико звучит, тоже немножечко люблю за то, что она заботится о папе, хотя ненавижу её гораздо сильнее. В общем, не париться не удалось. Пришла полетать, а меня одним словом как ледяной водой, как подножкой сбили с ног на землю. Ещё и сама на себя разозлилась. На свою повышенную впечатлительность. Из-за какого-то ничтожного слова испортила себе такой важный день. Во всём ты, Мурзилка, виновата, — накаркала!
