Ему причудилось, что он видел Варю. Она прощально выткалась из зарева и ушла, растворилась в самосвете…
По саду прокатились волны зноя, — и яблоки и листья потускнели, словно их припорошило пылью. Только сысподу да глубоко в тени краски еще долго оставались мокрыми. Но и там со временем вспыхивали искры: красные, синие, зеленые — это выгорала роса.
Звенели, тренькали, качались на ветках, дожидаясь, когда окрепнут крылья, нетерпеливые, еще желтизна в подклювьях, слётки.
Порфирий все так же сидел на крыльце, сбросив с себя, как в бреду, полушубок. Не видел ничего вокруг, не слышал. Худой, пригорбленный, в кальсонах и рубахе, он сидел, уставясь за ограду…
— Дядь Порфирий! — услыхал он у самого уха чье-то тревожное дыхание.
Совсем рядом стоял, наклонясь, по-детски нескладный, ходулеватый, но с отчаянными баками на щеках, в белоснежной рубахе, соседский сын Гришка. В длинных, тонких пальцах его была зажата папиросина.
— У бати спер! — доверительно-весело сказал он Петрунину. — Бери, дядь Порфил, закуривай.
— Не хочу.
— Смотрю: плачет человек, — извиняюще, выдержав паузу, признался сосед. — Ты чего, дядя Порфирий?
Петрунин вытер глаза и посмотрел на свои руки. Ответил хмуро:
— Тебе-то что? Какое тебе дело? — Парень молчал. — Может, я о собаке убиваюсь! — ожесточенно пояснил Петрунин. — Сдохла она, да!.. Может, я… — он будто споткнулся о слова и затрясся, закрывая голову ладонями. Точно смеялся, пряча лицо, выкусывая шершавые мозоли.
Сосед осторожно, невесомо положил ему на плечо руку.
— Ты не о собаке, — робко сказал он. — Нет… Так только о человеке можно. О ком это ты?
— О том! — снова резко ответил Петрунин, высвобождая плечо. Соврал с каким-то злым упоением: — О мужике вчерашнем! Помнишь музыку?
Гришка неожиданно захохотал и тут же напряг свое худое лицо. Но смех так и брызгал из его глаз.
Это было как гром среди ясного неба. Петрунин с минуту смотрел на соседа, пытаясь понять его рассудком, а сердцем уже чуял торжество, знакомую ливневую свежесть. И открытие — впору тоже смеяться: куркуль, ворюга — и мраморный памятник!..
Порфирий вскочил, ощутив себя сильным и возвышенным. Но тут же решил проверить Гришку, получить какое-то подтверждение. Сказал со вздохом:
— О собаке я. — И парень заметно загрустил.
Порфирий благодарно, крепко пожал ему руку:
— Спасибо те, Гриша, спасибо… А мне надо идти. Идти надо.
— На работу? Ты же еще вроде в отпуску.
— Надо, надо… — бормотал уже из глубины времянки Петрунин.
