Рассказы | страница 6
В конце концов устроители выволокли меня на улицу и дежурившим там мусорам сдали. Плешь обувь принес. Потом он же долго с ментами общался, но забрал-таки меня из клетки уазика.
Позже Сантим рассказывал мне, что когда организаторы из отснятых кадров этого шапито фильм монтировали, то ботинок мой летящий — как символ — на заставку попал. Индюки, бля. Андеграунд хуев.
А у Ревякина есть песня потрясающая… «Сберегла» называется. Кайф!
Хохот
Москва была безликой, оскопленной и лицемерно непорочной, как персидский евнух. По смердящему гудроном асфальту стелилось душное олимпийское лето 1980 года. Я только что переспал со своей первой в жизни женщиной — Светланой — женой какого-то ебнутого живописца из подмосковного города Руза. Мне было 14, ей 23. пилились мы долго, уныло, под пластинку "Оттаван", которую все время приходилось переставлять заново. К середине ночи мне надоела эта нудная бесчувственная ебля. Я выполз из под сисек этой нечаянной Светы, оделся, выпил стакан венгерского вермута и ушел к черту от своего первого сексуального опыта, не оставившего, к счастью, никаких особенных впечатлений или разочарований в моей тогда уже потерянной душе.
Первая утренняя электричка доволокла меня до столицы.
Моих тогдашних, да и теперешних, друзей — стремного вида личностей — трудно было встретить в то олимпийское, выметенное советской властью лето. Кого-то упрятали в дурдом, кого-то в ЛТП, кого-то рассовали по тюрьмам, а те, кого не коснулись воспитательные розги износившейся идеологии, старались не появляться в пределах Садового кольца, чтобы не отправиться по вышеуказанному маршруту. Так что на полукруглых лавочках у памятника Пушкину я пребывал в абсолютном одиночестве. Ну не считать же компанией полдесятка мудаков с выправкой вечных активистов, с доводящими до тошной истерики одинаковыми стрижками — скобочками и с поросячьим бессмыслием в зенках. В общем — никого.
Сидел, курил и прикидывал куда бы лучше податься. Приемлемых вариантов было два. Выловить в фонтане всю мелкую наличность, настрелять у прохожих сигарет и податься в городок под названием Дзержинский, на хипповый "флэт", на квартиру не жившего там Харатьяна. Где проскучать вечер в обществе флегматичных волосатых людей, внутренний мир которых мне очень даже понятен, но как-то назойливо тосклив. Второй вариант казался более динамичным: спуститься по бульварам на улицу Воровского (теперь Поварская), так или иначе, отыскать шайку местной шпаны под предводительством потомственного малолетнего уголовника Сержа Цаплина. Пошляться с ними по району, а часам к шести вечера отправиться к Большому театру, на "плешку" — пиздить и грабить гомосеков, завлекая их через "подсадную утку" в близлежащие кусты и подворотни. Вот ведь, тяга — каждый день их пиздили то шпана, то менты из 17-го отделения, а они все равно собирались в одном и том же месте. Мне кажется, что именно гомики были в СССР самой несгибаемой "оппозицией" режиму. Наверное, поэтому их так массово внедрили в российскую власть после 91 года. А кому еще цэрэушники могли доверить управление вновь образовавшейся колонией? Тем, кого они считали "организованным сопротивлением советской системе" — гомикам, фарцовщикам и не успевшим выехать, озлобленным еврейским "диссидентам". Короче — второй вариант убийства вечера перевесил.