Рассказы | страница 38
— Плещи!
— А на поллитруху, э!
— Ща, родной, ща… Ща принесу.
Минут семь ушло на все. Удачное стечение.
Тетенька в обменнике дожевывала марципан. Кружка чая, из нее — ниточка с бумажкой. Посетителей нет. Трудное время. Захар действовал стремительно. Через передаточную ячейку (удобная упругая пластиковая бутылка!) он мгновенно, обильным бутылочным плевком, окатил обменщицу бензином. Запах — не ошибешься! И достал коробок со спичками. Одну — к чиркалю.
— Сожгу, сука! Бабки! Быстро! Сюда! Бабки!
По законам подконтрольного художественного творчества Захар должен был свалиться, сраженный выстрелами бдительного сержанта милиции, вызванного героической тетенькой, спасшей (фото в газете) развивающийся местный капитализм. Туфля — под туфлей тревожная кнопка.
И предчувствие…
И это — «я больше не сяду».
Сплюнь — все равно не поможет.
Сядет!
В другой раз.
За другое.
А пока — тетенька с хрустящей жопкой марципана во рту, точными движениями, будто тщательно репетировала ограбление, просунула в ячейку пухлую пачку рублей, один к пятидесяти тогда было — и сквозь марципан прошамкала:
— Не ширкай спишку, хлопец, у меня фнушики… Фот — деньги. Шабирай.
Деньги — под брючный ремень и рубашку навыпуск.
Он махал Маргошке через дорогу, чтоб садилась в вишневую семерку с шашечками. Она как будто успокоилась. Ничего не поняла. Запах только… А Захар смеялся: «Погнали, шеф! На почтамт. Бандероль братану отсылать будем» и Маргошке:
— Потом поедим где-нибудь. Есть хочется!
— Угу, — отвечала Маргошка.
Четьи минеи
И вот она — голая сущность девственного христианства. Я не сразу её распознал, легкомысленно игнорируя религиозную страсть. Но всякому заблуждению суждено столкнуться с реальностью.
Сначала я думал, что этот человек просто запутался, растерялся и обозлился. Но двух недель вполне хватило для того, чтобы рассмотреть главное: лицо истинного христианина в православной его интерпретации.
Он появился в дверях камеры обутый в яловые офицерские сапоги и в пошедшем мохнатыми клочьями тулупе поверх застиранной тельняшки. В руках он держал гигантского размера сумку, именуемую в народе «мечта оккупанта».
Затем он принялся заносить нажитые за пять тюремных месяцев вещи. Их было слишком много даже для фанатика нестяжательства: кульки и кулёчки, вёдра, бачки, из которых торчали религиозно — пропагандистские брошюры, картонные короба набитые явным хламом, бутылки с освящённой водицей, табуреточки, полочки, холодильник и неработающий телевизор.