В конце концов материнское сердце не выдержало: после очередной встречи в воскресенье Антонина решилась-таки нарушить строжайший запрет Луки и, воспользовавшись отсутствием его самого и свекрови, уехавшей за каким-то делом, приказала холопам запрячь смирную лошадку, взгромоздила немалую корзину с гостинцами на телегу (своими руками, никому не доверила!) и отправилась вызволять дитятко. Ну или, по крайней мере, накормить Млавушку, как она дома привыкла.
Не решившись в страду отрывать от хозяйства рабочие руки, баба не взяла возницу и сама правила телегой, а потому страхов в дороге натерпелась немерено: за каждым кустом ей мерещилась лесная нечисть да тати, а тут еще все испытания чуть не оказались напрасными: в крепость ее просто-напросто не пустили. И кто? Наглые мальчишки! К тому же пришлые, не ратнинские! Паром и не почесались за ней направить. Тонька попыталась было с того берега постращать их именем Луки, но стоявшие на страже около переправы оружные, в доспехах, отроки и в ус не дули, а на все ее негодующие крики лениво и непочтительно отвечали одно: «Не велено!»
Хорошо, на шум вышел один из наставников. Тонька с облегчением узнала по железному крюку, приспособленному вместо правой кисти, Прокопа, и воспрянула духом: хоть и дальний родич, а все ж таки свой. Прокоп, присмотревшись повнимательнее, тоже признал родственницу, но что-то не поспешил отроков ругать или наказывать. Хорошо хоть велел им паром за гостьей отправить, но сам даже не подождал, пока тот реку пересечет, – отдал какое-то распоряжение и ушел, не оглядываясь. А наглые мальчишки, само собой, все как есть и перепутали! Сказали, что будто бы Прокоп велел приезжую в крепость пока не пускать, а оставить дожидаться Аньку Лисовиниху прямо тут, на берегу, ровно холопке какой-то! Эту самую Аньку матушкой-боярыней величали, а ей, Антонине, мало что почтения никакого не оказывали, так еще и обмолвились, дескать, неча чужим по крепости шляться.
Тьфу, пропасть, это она-то, коренная ратнинская, чужая? Да это мальчишки тут чужие, а она самая что ни на есть своя! И дочка у нее в крепости ихней учится! Только чему тут научить могут, если в воротах такая бестолочь стоит?! Старших не почитают, зубы скалят, на заветную корзину нехорошо поглядывают.
Когда самый наглый, назвавшийся урядником, попытался приподнять холстину, которой была прикрыта снедь, Тонька не стала сдерживаться, заорала уже в полный голос, вырвала из рук у охальника свое добро и, не обращая внимания на мальчишек, решительно двинулась к воротам.
