– Подумаешь! С Минькой поругаться! Да я…
– Встать! – хлестнула голосом Анна. – И что же ты? Ну говори, говори.
– Да я с ним не то что ругалась – граблями по морде охаживала! – Анька победно огляделась по сторонам. – И ничего, только ойкал!
Анна никак не прокомментировала похвальбы дочери, а подняла из-за стола Марию.
– А поведай-ка нам, доченька, что с твоей сестрой после того великого деяния случилось?
– Так чего, матушка… нужники несколько дней мыла да драную задницу почесывала. А драл ее дед на крыльце, при всех, подол вздев…
– Именно! – Анна и сама не заметила, как, копируя Корнея, подняла к потолку указующий перст. – Нужников в крепости хватает, да и задницы у вас у каждой всегда при себе, разве что за вожжами сходить придется. Ты как, доченька, все еще гордишься той своей дурью? – Анна помолчала, как бы ожидая ответа, и добавила под осторожное хихиканье девиц: – Уже нет? Ну и ладно. Умница. Теперь ты, Млава. Встать!
– А че я-то?
Толстуха вполне искренне удивилась, не подозревая за собой никакой вины. Но вина, конечно, имелась, хоть и знала о ней пока одна только боярыня Анна Павловна. Этот воспитательный прием она подсмотрела у наставников-воинов, и поскольку применяли его все, значит, в воинском обучении это дело привычное, проверенное временем, то есть вполне надежное. Если отроки, десяток или даже больше, дружно в чем-то упорствовали, ленились или еще как-то проявляли совместное непослушание, наставники вызывали из строя по одному заводиле или наиболее нерадивых и заставляли их по нескольку раз выполнять приказ в одиночку. Сопровождалось это, естественно, произнесением всяких, отнюдь не ласковых речей, а зачастую и чувствительным телесным наказанием. Продолжалось такое воспитание до тех пор, пока у всех парней начисто не пропадало желание оказаться одному перед строем, после чего занятия шли уже так, как считал нужным наставник.
Сегодня Анна впервые испробовала этот способ на девицах. Кажется, получалось, но успешное начинание следовало продолжить, и Млава для такого продолжения вполне подходила.
– Ты! – Боярыня обличительно направила на толстуху указательный палец. – Ты посмела попрекнуть куском лекарку и ее помощниц. Они здоровье и жизни наши берегут, больных и раненых на ноги поднимают, а по-твоему, они своей кормежки не заслужили? Так, что ли?
Казалось, и без того вытаращенные от удивления глаза Млавы невозможно распахнуть еще шире, но она как-то умудрилась.
