Что же предприняли хозяева города для борьбы с бандитизмом? В том же номере газеты есть строки, очень точно изображающие позицию тех, кто мог пресечь этот разгул. «Генерал и другие военные пробовали увещевать толпу, но это не помогло». Не помогло!..
Когда-то бывший попечитель Одесского округа хирург Н. И. Пирогов сказал: «Университет — есть лучший барометр общества». В понедельник, 4 мая, 1881 года барометр этот показал бурю. Едва начались занятия, как члены революционных кружков стали организовывать молодежь в группы самообороны. Вооружаясь на ходу, кто кочергой, кто просто палкой, студенты — русские, евреи, украинцы, молдаване и болгары — бросились наперерез погромщикам. На улице разразилась настоящая битва. Хавкин и Романенко оказались в самой гуще побоища. И тут, узря вооруженных студентов на улице, власти «пробудились». «На Рыбной и Резничной полиция и юнкера арестовали более ста пятидесяти человек. Были раненые», — сообщила затем одесская газета. А вскоре стало известно, что почти восемьсот арестованных загнаны на угольные баржи, которые уведены в гавань за волнолом.
Хавкин, которого полицейские схватили на улице с револьвером в руках, поначалу со всей массой арестованных попал в распоряжение прокуратуры. Потом начальник жандармского управления приказал перевести студента в тюремный замок. Жандармы попытались обвинить юношу в организации вооруженного нападения на погромщиков. За это им уже удалось осудить несколько студентов-оборонцев. Следствие продолжалось целую неделю. Студенты, вызванные в качестве свидетелей, не выдали товарища. И Хавкина пришлось выпустить. Жандармский капкан еще раз разжал свои железные челюсти.
Весна 1881 года принесла Владимиру немало неприятностей. Из его жизни надолго ушли два самых близких человека — Степан Романенко и Илья Ильич Мечников.
Степан Романенко подал властям прошение с просьбой отпустить его лечиться в Италию. У него действительно открылся туберкулез легких. Но Хавкин знал, что тяжело больной Степан едет вовсе не в Италию, а в Берн, где собралась большая группа народовольцев и где на медицинских курсах учится невеста Степана Соня.
Вскоре после отъезда Романенко заболел возвратным тифом Илья Ильич Мечников. Он давно уже стал появляться в лаборатории мрачным, подавленным, его обычно увлекательные лекции как-то поблекли за последние месяцы. Профессора что-то угнетало. Владимир знал причину. Илья Ильич нередко заводил в лаборатории разговоры о политике, которая сверху и снизу ползет в университетские стены, отвлекает юношество от науки. Он твердил ученикам о тех огромных знаниях, которые необходимы тому, кто хочет заниматься политикой, и корил студентов, променявших аудиторию на подпольные кружки, а учебники — на подцензурные брошюры. «Мальчишки», которых столь же талантливый, сколь и нетерпеливый профессор одолевал своими «проповедями» аполитичной науки, любили и оберегали Мечникова, но… революционной работы не бросали. В споры старались не вступать. Все знали: тот же Мечников до хрипоты отстаивает в Ученом совете, где его считают «красным» и чуть ли не агитатором, права студентов, свободу преподавания и независимость научных исследований.
