Я проспала до самого приземления.
Самолет уже бежал по черной посадочной полосе. Пассажиры заметно оживились: живы!
И вдруг страх сковал мои ноги — я поняла, что не могу встать. Обратно! Скорее обратно! Спрятаться под кресло и улететь тем же рейсом. Боже мой, какие смешные, детские мысли. Надо встать и пойти вместе со всеми. Зачем?! Куда? Для чего я прилетела в город своего детства — город воспоминаний, где нет ничего кроме могил? Кладбище детских страхов и детских надежд, и детских фантазий…
Но сестра попросила меня.
Я все-таки встала и накинула полушубок. Если бы в тот миг, когда, взяв в руки дорожную сумку, я спускалась по трапу, Судьба хоть на мгновение приоткрыла бы мне свой замысел… если бы…
Падал снег, пришлось поднять воротник — я прилетела сюда без шапки, и теперь на мои волосы, медленно кружась, садились снежинки.
Здесь так холодно.
Мне и в детстве было здесь очень холодно. Не согревала мать. Не мог нежно обнять отец. Да и разве были они у меня? Только сестра прижимала меня к себе и, хохоча, кружила по комнате. И снег кружился, и на стеклах вращались морозные узоры, и бра на стене отбрасывало качающийся полукруг юга на этот чужой мне, леденящий мир.
Я приехала к тебе, как ты попросила. Я постараюсь сделать все, что нужно. Не бойся.
Рейсовый автобус тащился мимо леса, белого, холодного мартовского леса; только по краям дороги снег уже почернел и осел; мимо еще не ожившего мартовского поля, мимо домишек, столь невзрачных, что только диву даешься — как в них умудрялись жить и до сих пор живут люди. Почему красота, рукотворная, создаваемая людьми ради радости, не снизошла на эти долгие унылые просторы?
Я хочу, чтобы все жили в красивых домах, чтобы в ванных комнатах струились и плавали, словно разноцветные рыбы, розовые, белые, голубые, зеленые, желтые блики, чтобы женщина, ложась в радужную воду, становилась красавицей, а музыка, тихая и нежная, обнимала бы ее, как теплая южная вода.
А здесь некрасивые бабы выходят рано утром доить покорных коров. В каждой корове живет красота: в ее больших коричневых очах, в струях ее молока. В каждой бабе таится красавица, которой часто так и не удается выглянуть на свет из-за серой телогрейки ее привычного быта.
Даже центр города был малопривлекателен: сталинского времени угрюмые постройки, безобразный монумент с вождем революции; только кое-где стали появляться новые дома из красного кирпича, засверкали витрины да собор, отреставрированный, видимо, совсем недавно, золотился на мартовском ярком, но бесстрастном солнце.
