Я вопросительно смотрю на него. Вообще, чем больше с ним молчишь, тем ближе к нему становишься. У нас бывают минуты такого счастливого молчания, когда мы и в самом деле как бы становимся одним целым: и думаем, и чувствуем одно. Тогда мне кажется, что я — грудной ребенок, купающийся в теплом материнском молоке. Странный образ, когда ты — взрослая молодая женщина, а рядом с тобой тридцатитрехлетний мужчина.
— Ты предлагала нам попробовать пожить вместе…
— Конечно! — Радостно соглашаюсь я. — Мне только нужно на несколько дней слетать в Н.
У него напрягается лицо, а я чувствую, что моя душа, кружась, как юла, стремительно летит в пропасть. Я начинаю, путано и лихорадочно ему все объяснять: и про родителей, которые развелись и, разделив, разобрали детей, словно вещи из шкафа, и о наследстве, и о посмертной записке сестры…
— Тебе что так необходима эта квартира в Н?
Я даже сажусь на кровати.
— Квартира? Нет. Она мне, наверное, совсем не нужна.
— Тогда зачем тебе ехать так далеко?
— Исполнить последнюю просьбу сестры.
— Какую просьбу?
— Я еще не знаю. Она написала, что я должна прочитать ее дневник и письмо, там ее объяснение.
— Она еще и дневник вела?
— Да, с детства. Знаешь, она была влюблена в мальчика, в Заоконного, с которым так никогда и не познакомилась.
— Анахронизм — письма-то писать, не говорю уж про всякие дневники, — он, холодно убрав мою руку со своей груди, встал и начал одеваться, отвернувшись.
Патриархальность в Максиме причудливо совмещена с новшествами современной жизни, подумала я, а спина у него круглая, спина дезертира, предпочитающего отсиживаться в погребе. Но, как говорится, и кухарки могут управлять государством, и министры финансов любить умеют. Дезертир так дезертир.
— Знаешь, Максим, — уже совсем беспомощно и невпопад, начинаю оправдываться, — я тебя, между прочим, прождала 31 декабря, а ты встречал Новый год с мамой. А мне пришлось мучиться с этими дураками …
— С какими еще дураками? — Он уже оделся и смотрит на меня, сузив серые прозрачные глаза.
— Ну, с теми, из Парижа.
В здании нашего театра всю предновогоднюю неделю гастролировала французская труппа, смешившая зрителей экстравагантной клоунадой и вычурными фарсами.
— Ты, разумеется, всех умнее. — Он проводит ладонью по карману пиджака: все цело, деньги и документы. Пора бежать.
— Ну… они, конечно, не то, чтобы дураки…
— Дураки в Париже не живут. Они все у нас. — Отрезает он. Идет в прихожую, начинает надевать ботинки.
