Спасла его, как всегда, самоирония: это лишь пьяные мои фантазии, я же псевдолог, лжец, ничего т а к о г о не привиделось мне, все — театр моей души, у которой нет зрителей, только я сам … а чувство пустоты откуда? да просто недопил. И он пошел и выпил еще. И снова провалился в хмельной сон, приснилось ему, что идет он по институтскому коридору, открывая почему-то все двери, одну за другой, и снова захлопывая их, он что-то ищет, но что? Вдруг навстречу из кабинета директора выходит его тесть, он улыбается Володе сладко, Володя удивляется — почему Анатолий Николаевич так нелепо одет, как на театральной сцене, в какой-то средневековый костюм, тесть почтительно кланяется ему — и это тоже смущает Володю. Он приостанавливается возле Анатолия Николаевича и тут же вспоминает: вот, что я ищу — золото! Кто-то сообщил, что где-то здесь, в институтских коридорах, спрятано много золота! Кажется, там, вон за той дверью! Оттолкнув тестя, он срывается с места и несется по коридору, но, налетев на какую-то безмолвную фигуру, стоящую у двери, падает на пол. — У-убью! — Кричит он. И от собственного сдавленного крика просыпается.
В окно светит Луна. В квартире холодно. Лунный свет. Правду говорят, мертвая планета, Филиппов садится на кровати, мертвая Царевна…
Утром, приняв душ, обрызгав себя недорогим дезодорантом, он отправился на дачу — к семье. Марта обрадовалась ему:
— Приехал? Завтракать будешь?
— Нет, поел, — соврал он. Даже от представления, что он берет в руки вилку и нож, затошнило. Он мысленно вонзил их в зеленый дачный забор. Стало легче.
— Тогда пошли на реку…
В ситцевом сарафане, в красных бусах, черноволосая в отца, она показалась сейчас Володе хорошенькой, он пристально вгляделся в ее глаза, не замечает ли помятости его щек и похмельно-красных век, но кукольное личико ее было безмятежно, улыбаясь, она держала за руку младшенького Мишутку, и впервые за несколько лет совместной жизни Володя подумал спокойно и почти радостно: а что, собственно, мне еще надо? Все хорошо, все хорошо.
— Идем, — он тронул ее за округлую руку, погладил кудрявый вихор сына.
Они вышли за ворота. Лето уже набрало силу: покрупнели листья, запестрели цветы, трава колыхалась, как волосы любимой девушки… Так подумалось Володе. Он был не чужд красивых сравнений, может быть, потому его орнаменты, которые он рисовал везде и всегда, получались такими витиеватыми, по-восточному симметричными, правильными, но образными по-русски. Если бы он украшал ими свою деревенскую избу (мать по-прежнему жила в поселке, но не в своем доме, в двухкомнатной квартире), его изба походила бы на бухарское чудо — и только внимательный взор рассмотрел бы в узорах орнамента завитых петушков яркое солнышко, радугу т веселых петушков.
