ложки; таким образом, из утвари кое-что имелось сверх надобности. Все это собиралось с бору по сосенке. Был тут и запас съестного, необходимого для начинающих торпарей: пять фунтов соленой салаки, лисфунт
[14] хлеба, полбочки картошки и два фунта соли… За продукты расплачивались деньгами, и денег осталось как раз столько, чтобы расплатиться с возчиком. Таким образом, начало было многообещающим, если учесть, что многие торпари земли финской начинали в гораздо худших условиях и тем не менее добивались успеха. К тому же эта пара явно не испытывала недостатка в воодушевлении, а оно в таких случаях решает все. Затаенное ликование прорывалось в их голосах, когда они без умолку разговаривали с возчиком. В особенности Рина так и сыпала шутками, на которые была горазда в служанках, и гора ее живота отчаянно тряслась, когда она прыгала через глубокие рытвины, поспевая за подводой. Наконец завиделся торп — несколько серых строений под бревенчатыми крышами в унылой лесной глуши. Повозка подъезжала все ближе и ближе, пока не остановилась перед беззащитно открытой дверью. Ну что ж, теперь сгребай свои пожитки — и в дом! Первая оплошка не замедлила сказаться: хотя перед тем Юха и ходил в лес собирать валежник, но как-то «позабыл» принести домой хотя бы вязанку; не на чем было даже сварить кофе возчику. К счастью, поблизости оказалось несколько старых жердей от забора. С неимоверным трудом растопили очаг. Бледный день уже переходил в сумерки.
Когда возчик уехал, вокруг них глухо сомкнулся суровый покой заброшенного жилища. Рина глотала слезы, вспоминая счастливую пору отошедшего девичества. Так вот что сулила ей судьба! Юха осматривался на новом месте и на каждом шагу замечал несметное множество всяких прорех. И всякий раз, вспоминая о том, сколько у них съестного, он невольно вздрагивал. Еды хватит на столько-то, — а дальше что? Ведь среди зимы работы не найдешь даже у крестьян.
Так началась торпарская жизнь супругов, вскоре обозначившаяся во всех своих исконных чертах. Она подчинила их себе внутренне и внешне — это сказывалось в их одежде и в том, как она сидела на них, в выражении их лиц, в бороде Юхи и прическе Рины, в их манере держаться. Еще не наступило рождество, а Рина в отсутствие Юхи уже меняла в деревне хлеб на кофе. Не проходило дня, чтобы супруги не вздорили между собой, а иногда и ссорились; это составляло смысл их жизни, каждый день отмечался этим, но прежде всего — прочной, тягучей монотонностью. Время от времени Юха ходил работать в деревню, и когда возвращался домой с дневным заработком в кармане — что-нибудь около шестнадцати пенни, бывал особенно раздражителен. Ему давали ужинать в том дворе, где он работал, и поэтому ужин дома ему не полагался, хотя он и был голоден. Он пил кофе и ворчал на жену за нерадивость. Рина оправдывалась беременностью и, распустившись с самого начала, такой и осталась. Ибо когда ребенок родился, за ним надо было ухаживать, а когда он подрос, она уже ожидала второго и, следовательно, по-прежнему имела основания быть ленивой и нерасторопной.
