Тем не менее это «самое сокровенное» давало себя знать и среди ребят Свиной горки. Они открывали различия между мужчиной и женщиной, воображение спешило на помощь наитию, и разыгрывались игры, начинавшиеся с хихиканья, кончавшиеся тяжким сопеньем. И не было ужасней мысли, что взрослые могут прознать об этих тайных забавах. Поскольку в компании были и такие, которые еще только начинали говорить, их приходилось всячески обманывать. Иной раз эдакий трехлеток с ревом убегал домой, а через некоторое время являлась его разгневанная мамаша — выяснить, что сделали ее малышу. В таком случае забавы прекращались, и возобновляли их разве что под вечер того же дня… Но если не случалось никаких помех, эти горячительные игры неизменно сопутствовали всем дальним прогулкам и наконец, при запоздалом возвращении домой, завершались страхом перед возможной взбучкой. Иногда детям действительно влетало, но иной раз дома ожидал приятный сюрприз: отца нет, мать кофейничает у соседки. В таких случаях ничто не разбивало цельности впечатлений богато прожитого дня.
Через все это прошел и Юсси в первые восемь лет своей жизни. Еще и в двадцать и в тридцать лет воспоминания о далекой поре Свиной горки всплывали в его памяти и исчезли окончательно лишь после женитьбы. И когда у него самого народились дети, ему ни разу не приходило на ум, что и они, быть может, предаются тем самым играм, в которые он играл на Свиной горке.
Играм этим настал конец, когда Юсси пошел девятый год. В то лето настал конец и многим другим играм в стране тысячи озер. На обложках календарей люди раздельно читали цифры: 1, 8, 6, 6. Были и такие, что умели связно сказать: тысяча восемьсот шестьдесят шестой.
В то лето дождь лил не переставая. После праздника св. Иакова не проходило дня, чтобы вода не лилась на размытые дороги и раскисшие поля. Старики охали, молодые молчали, дети уныло смотрели в помутневшие окна, словно понимая, что им уже больше не вернуться на место своих прежних игр. Выскочишь во двор — задувает холодный ветер, пронизывая тонкое платьишко каплями дождя; ноги коченеют — скорей обратно, в теплую избу!
Тревога, овладевшая взрослыми и проступавшая на их лицах, смутной тоской отдавалась в душах детей; они томились без тепла и света, вспоминая погожие дни жатвы и сева. Ребята постарше невольно притихали, наблюдая, как в промежутках между дождями взрослые свозят в риги проросшее жито и выкопанную из грязи картошку или, по колено увязая в глине, тщетно пытаются посеять озимые. За всю ту осень на долю Юсси — да и Майи тоже — выпало лишь два счастливых дня, когда Пеньями уезжал в Тампере. Дело в том, что их рожь не годилась для сева, и Пеньями продал почти всю скотину, чтобы на выручку купить семенной ржи. И он действительно привез семян, хотя и меньше, чем требовалось. Зато он впервые привез настоящей городской водки и впервые задолжал у лавочника. В свою очередь и Майя урвала толику из жалкого запаса семян, чтобы обменять зерно на кофе. Когда Пеньями прознал об этом, в доме поднялась свара, тянувшаяся два дня и порой доходившая до настоящей драки.
