- Андрей, ты чего? — встревоженный голос Кузнецова вернул выдернул меня из воспоминаний. Оказывается я остановился на середине лестницы и уставился куда-то в стену невидящим взглядом, а наша группа, столпившись на площадке ниже, встревожено смотрит на меня. — Ты в порядке?
- В порядке, в порядке. — виновато улыбнувшись я догнал ребят. — Почему-то именно сейчас детство вспомнилось. Вот я и…
- Бывает, — Николай как-то обмяк лицом и мечтательно улыбнулся. — Меня иногда тоже…накрывает.
('пятаки' — район, где на месте заводских бараков построены 'хрущёвки'; 'злобинские' — район нынешней станции Злобино, где была казачья станица, а потом село — Злобино; 'вавиловские' — молодёжь с улицы имени академика Вавилова. 'пятаки', 'злобинцы'. 2вавиловцы' враждовали между собой, но объединялись при столкновениях с группами с Левого берега Красноярска — 'левобережными'; 'сибтяпляп' — шутливое название завода 'Сибтяжмаш', к настоящему времени уничтоженному 'успешными менеджерами', ведутся уголовные дела; 'горячка' — бассеины с тёплой водой после очистки используемой в литейном производстве на 'Сибтяжмаше', располагались на территории завода, куда пацанва с удовольствием лазила. Купались даже поздней осенью и ловили сачками гуппий, которых было очень много в одном из бассейнов и несли домой в баночках и пакетах.)
Москва, Кремль, кабинет И.С. Сталина, 10 января 1945 г.
- Ну что, шпион аглицкий? — Сталин перевёл взгляд с экрана ноутбука на наркома, постучал пальцем по стопке распечатанных на принтере, 'подарке' из другого мира, листков и широко, по-юношески, улыбнулся. Тем не менее, заставив Лаврентия Павловича невольно поёжиться. Уж кто-кто, а нарком НКВД прекрасно знал и помнил, как могло закончиться такое обращение.
- Талантливый ты Лаврентий оказывается. — Всё ещё улыбаясь продолжал Сталин. — На кого только не работал, а я просмотрэл! И отравитель ты, и насильник. Как же мы тебя не разглядели-то, а?
Берия невольно скрипнул зубами, вспомнив, как кровь прилила к лицу и дыхание прервалось от желания убить. Убить уже мёртвого Никитку, порвать лично, голыми руками. Даже не за Страну, развал которой он начал, а за себя, имя своё, за работу на износ, за людей, носящих форму сотрудников НКВД залитых грязью. Тогда, оторвавшись от экрана проклятой машины из другого мира, он уткнулся лбом в стол и зарычал от ненависти и бессилия, вцепившись руками в край столешницы. Как же он тогда проклинал неизвестного немецкого лётчика, ухитрившегося грохнуть Никиту по дороге в Москву! С каким бы наслаждением он зашёл бы сейчас в камеру к этой мрази и отвёл душу, но — не судьба, чёрт бы её побрал! Никитка уже несколько лет как в земле гниёт, остаётся только зубами скрипеть от невозможности своего желания. Уже потом, успокоившись и вновь прокручивая страницы на экране ноутбука он понял, что несмотря ни на что, все эти годы надеялся, что Стасов преувеличивал. А оказалось, что он преуменьшал. Не со зла. Просто по незнанию.
