— Хоссподи, золотце мое, Хоссподи, сирибро мое!
Мать с наслаждением смотрела на них.
— Совсем не так давно ты ее пеленала.
Туша няни сотрясалась, громко дыша.
— Токмо вчерась, Хоссподи! Токмо вчерась, Царица Нябесная!
Настя ожесточенно вывернулась, оттолкнулась от квашни няниного живота.
— Взгляни! Правда — прелесть что такое?
Еще не разглядев бриллианта слезящимися заплывшими глазами, няня тяжко всплеснула увесистыми ладонями:
— Хоссподи!
Изнывая от сдержанной радости, мать качнулась к двери:
— Настенька, мы завтракаем на веранде.
Обмыв Настино тело смоченной лавандовой водою губкой, няня растерла ее влажным и сухим полотенцами, одела и стала заплетать косу.
— Няня, а ты помнишь свое шестнадцатилетие? — Непокорно склонив голову, Настя следила за ползущим по полу рыжим муравьем.
— Хосподи, да я уж тады на сносях была!
— Так рано? А, ну да! Тебя же в пятнадцать сосватали.
— То-то ж и оно, золотце мое. А к заговенью-то на Рожство и родила Гришу. Да токмо он, сярдешнай, от ушницы помёр. Потом Васятка был, опосля Химушка. К двадцати-то годам у мене один бегал, другой в люльке кричал, третий в животе сидел. Во как!
Опухшие белые пальцы няни мелькали в каштаново-золотистом водопаде волос: тяжелая коса неумолимо росла.
— А я никого не родила. — Настя наступила кончиком парусиновой туфельки на муравья.
— Хосподи, о чем тужить-то, золотце мое! — колыхнулась няня. — Тебе ли красоту на семя пущать? Ты на другое сподоблена.
Коса мертвым питоном вытягивалась между лопаток.
На белой веранде задушенно похрипывал ослепительный самовар, наглый плющ лез в распахнутые окна, молодой лакей Павлушка гремел посудой. Отец, мать и Лев Ильич сидели за столом.
Настя вбежала:
— Good morning!
— А-а-а! Именинница! — Нескладный, угловатый, как поломанный шезлонг, Лев Ильич принялся вставать.
— Попрыгунья, — подмигнул жующий отец.
Настя поцеловала его в просвет между черной бородой и крепким носом:
— Спасибо, papa!
— Покажись, русская красавица.
Она вмиг отпрянула, встала в первую позицию, развела руками: летнее оливковое платье с вышивкой, голые плечи, бисерная лента вокруг головы, вспыхивающий бриллиант на средостении длинных ключиц.
— Voilà!
— Леди Макбет Мценского уезда! — белозубо засмеялся отец.
— Сережа, Бог с тобой! — махнула салфеткой мать.
— Хоть сейчас под венец! — стоял, держа перед собой длиннющие руки, Лев Ильич.
— Типун, брат, тебе на язык! — Отец подцепил вилкой алый пласт семги, шлепнул к себе на тарелку.
