Но Мейглин ошиблась: ей осталась не только память. В привычное время ее женская природа не возвестила о себе. Такое иногда бывало, и поначалу Мейглин не слишком обеспокоилась. Однако месячные не пришли к ней и через несколько дней. Зато по утрам ее начало тошнить. Заметив это, повариха отпустила грубую шутку, потом сказала:
— На твоем месте я бы поторопилась охмурить какого-нибудь богатенького торговца. Эдакого толстяка в годах, который клюнет на твою красоту и возьмет тебя на содержание. Пока еще есть время. Помяни мое слово: если Тобас заметит твое пузо, он не станет чикаться с тобой, а выгонит в тот же день. Неужели ты не понимаешь, что он не пойдет против законов племени? А у них по весне эта земля считается особо священной. У тебя вон естество мужика запросило, а для их варварской богини это — страшнейшее оскорбление.
Мейглин молча терла посуду. Повариха по-своему сочувствовала ей и предлагала вытравить плод. Мейглин не вступала с ней в спор, а лишь молча качала головой. Она знала, что никогда этого не сделает. Ребенок, которого она носила в себе, был зачат не только необузданной страстью, прорвавшейся тогда в них обоих. И все же Мейглин испытывала обжигающее чувство стыда. И слова старика, и громоподобный голос во сне — все это теперь обрело для нее смысл. Зловещий смысл. Похоже, жизнь загнала ее в угол. Мейглин повторяла судьбу своей матери. Воспользоваться советом простодушной поварихи? После мгновений настоящей любви — лгать и притворяться? Строить глазки какому-нибудь легковерному пожилому торговцу, весело хохотать, когда он будет целовать и тискать ее? Нет. На это она не пойдет. Когда Мейглин вспоминала давнее предостережение сурового крестьянина, у нее стыла в жилах кровь. Неужели ей и в самом деле придется отправиться в Инниш и сделаться портовой девкой? И хотя мысли, терзавшие Мейглин, не подсказывали ей никакого другого выхода, она упорно отказывалась от предлагаемого поварихой отвара трав. Она знала: в публичном доме женщины нередко прибегали к этому средству. Но ведь она легла не со случайным посетителем, купившим ее ласки. Если она избавится от ребенка, ее ждут тяжкие последствия. Дитя, которое Мейглин носила в себе, — это наследие его обреченного отца; плод, осененный пророчеством.
Мейглин каждый день с ужасом ждала, что Тобас догадается о ее состоянии. Она превратилась в тень, ходила, не поднимая головы, и старалась все делать еще усерднее. Так прошло несколько тягостных недель.
