Я ничего не ответил. Он дал мне карандаш.
— Распишись за маму, — сказал он, — что постановление вам известно.
Расписываться мне никогда не приходилось. Я сконфузился, написал на листе свою фамилию. Получилось очень крупно. Милиционер положил карандаш в сумку, спрятал лист. Остановился в дверях и сказал:
— Передай маме — послезавтра опять приду… Проверю, выехал ли ты.
Я расстроился. В трёхдневный срок… В обязательном порядке… Послезавтра милиционер опять явится — проверять. Неужели завтра мне придётся ехать?
Я выдвинул из-под кровати чемодан, который мама велела мне брать с собой в бомбоубежище, когда воздушная тревога меня одного дома заставала. В чемодане лежали бельё, калоши в газете, сухари и конфеты. Я достал из письменного стола свой компас и географический атлас — пригодятся в дороге.
А потом с досадой захлопнул чемодан. Да почему я должен ехать?! Мы с мамой напишем в горсовет заявление, я сам туда пойду. К председателю. Пусть всяких трусов увозят, эвакуируют. Только не все ребята трусы! Почти каждый день в газетах пишут о маленьких героях. И я мечтаю о подвигах. И книги люблю читать о смелых… Кто мне запретит остаться?!
Я задвинул чемодан под кровать и пошёл на кухню. Нашёл на сковороде холодные котлеты и съел их. Взялся было читать, но что-то не читалось.
Уже смеркалось, а мама всё не приходила. Про военного я забыл — сейчас не до него было — и решил спуститься вниз, подождать маму у подъезда.
Странным делался тогда наш Ленинград по вечерам, будто он не настоящий, а призрачный, заколдованный. Кругом ни одного огонька. Громадные дома притаились, словно прячутся. Над перекрёстками светофоры не зажигаются и висят, как чёрные камни. Вместо домов стоят огромные сплошные зубчатые каменные стены.
Я взглянул на небо. Оно было светлое. Но, казалось, оттуда кто-то спустил на улицы громадный серый занавес, чтобы закрыть им город. А за этим серым занавесом взлетают в небо огни. Высоко взлетают. Потом взрываются, вспыхивают и гаснут. Это фашистские самолёты опять рвутся в Ленинград, а наши зенитчики ведут заградительный огонь.
Медленно проехала мимо подъезда машина. Шофёр дал еле слышный гудок. Прохожие говорили вполголоса. Тишина какая!
И вдруг по мостовой промчалась мотоциклетка с алым флажком. Она затарахтела, затрещала в тишине, взвизгнула и скрылась за поворотом.
«Сейчас что-нибудь случится!» — подумал я.
И мне стало не по себе. Я тихонько взобрался наверх по тёмной лестнице, еле освещённой синими лампочками. Осторожно открыл дверь в квартиру и почувствовал, что в доме кто-то есть. В передней по-прежнему висела военная шинель.
