— Тысяча благодарений аллаху, продлившему приятную встречу!.. Вторично приветствую вас, шахир! Добро пожаловать!
Недоумевающая толпа молчала. Старик с топором стоял, раскрыв от изумления рот: сам Тачбахш-хан почтителен с этим туркменом!
— Глупец! — сказал ему Тачбахш-хан. — Ты знаешь, на кого поднял руку?
Старик не знал, однако опасливо подался в толпу. Попятились и другие.
— Пойдемте, поэт, — сказал Тачбахш-хан и махнул рукой собравшимся — Расходитесь!
У дома Шатырбека красивая смуглая женщина вдруг бросилась к ногам Махтумкули, целуя полу его халата. Старый поэт узнал ее.
— Встаньте, сестра, встаньте! — сказал он.
— Вы спасли их! — женщина стремительно обняла подбежавших к ней мальчика и девочку. — Если бы не вы, они… Их… — слезы мешали ей говорить.
— Успокойтесь, сестра, — сказал Махтумкули и погладил девочку по волосам. Затем склонился к мальчику, смело глядящему на него черными бусинками глаз:
— А тебя как зовут, джигит?
— Хебиб, — ответил мальчик и потупился.
Тачбахш-хан провел поэта в комнату для почетных гостей, усадил, подав две подушки, приказал слуге:
— Кальян!
И усевшись напротив Махтумкули, хитровато сощурился:
— Вы знаете женщину, которую спасли от позора, а может быть, и от смерти?
— Нет, не знаю, — ответил Махтумкули. — Достаточно, что она человек.
— Мерхаба, поэт! Добрые помыслы не знают своей цены! Мерхаба! Аперин!
Слуга принес кальян.
— Приготовьте чай и еду! — приказал Тачбахш-хан и с видимым удовольствием затянулся. Кальян забулькал, ароматный голубоватый дымок потянулся по комнате.
Когда кальян разгорелся, Тачбахш-хан протянул мундштук Махтумкули и сказал:
— Дилкеш-ханум, старшая жена Шатырбека, до смерти не забудет вашу доброту.
Махтумкули жестом отклонил кальян, исподволь наблюдая за собеседником. Тот теперь ничем не напоминал бедного крестьянина, измученного нуждой и жизненными невзгодами. Сейчас он был одет в бархатную жилетку, новенькие сапоги из тонкой кожи, высокую шапку золотистого каракуля и казался человеком преуспевающим, весьма довольным и жизнью и самим собой.
— Могу я узнать, кто вы на самом деле? — спросил поэт.
Тачбахш-хан, выпустив плотное облачко дыма, разогнал его ладонью, самодовольно засмеялся:
— Валла, поэт, трудно прожить на этом свете без лжи! В Куня-Кала я говорил вам слова, которых не следовало говорить. Но что мне оставалось делать? Сказано: «Охота без хитрости не бывает». А этот мир — сплошная охота, весь смысл его — в хитростях и уловках. Валла, раб божий не виноват! Да, я обманул вас в Куня-Кала, я даже лохмотья на себя напялил, хотя, хвала всевышнему, до сих пор пока ни в чем не нуждаюсь. И зовут меня не Гуламали — таких имен в нашем роду никогда не водилось. Я Тачбахш-хан, меня многие в самой столице знают! Я пировал с самим шахом Агамамедом, да будет светлым его чело! И нет стран, которых я не видел, и краев, где бы не побывал. Я как-нибудь расскажу вам об этом.
