Войдя в дом, Махтумкули протянул ему сверток.
— Возьми, Нурулла, на память от меня!
Фарук нетерпеливо развернул шелковый платок.
— Боже мой, — воскликнул он, — какая прекрасная ваза! Так это вы над ней трудились в мастерской Махмуда? Ах, какая прелесть! Разрешите, я покажу ее домашним!
Он убежал, а Махтумкули с теплой грустью подумал: «Сколько в нем еще детской непосредственности, как откровенны его желания! Но какой тяжкой тиранией для людей может обернуться и эта наивность, и эта откровенность! Дай бог, чтобы этого не произошло!..»
Еще не рассвело, а Махтумкули уже укладывал хурджун, готовясь в дорогу. От бессонной ночи, проведенной в размышлениях, побаливала голова, ломило в пояснице. Мыслями он уже давно был в Астрабаде, сидел лицом к лицу с Ифтихар-ханом и высказывал ему все, что передумал и перечувствовал за последние годы.
Собираться в темноте было трудно. Поэт долго шарил по сторонам, разыскивая книги, пока не вспомнил, что еще с вечера завернул их в платок и уложил в одну половину хурджуна. Посетовав на забывчивость, он ощупал их, положил сверху намазлык и тяжелый, прохладный на ощупь сверток шелковой материи, подаренной женой Шатырбека. Бедняжка не знала, чем угодить ему, спасшему от плена ее детей. А разве он не сделал бы этого для любой матери?..
Во вторую половину хурджуна старый поэт сложил хлеб, чай, чайник и пиалу, затянул веревку и выглянул в окно. Там царила суета. Тачбахш-хан любил показать себя как человека военного, привыкшего к дисциплине. Поэтому он поднял нукеров среди ночи и заставил их кормить и поить коней. Сейчас, уже одетый по-дорожному, увешанный оружием, он важно вышагивал по двору, волоча по земле саблю, сердито покрикивал на слуг.
— Привести коней, хан-ага? — спросил один из нукеров.
— Веди быстрее, сын глупца! — закричал на него Тачбахш-хан, осердившись неведомо на что. — Скорее! Да поэта найдите!..
Вскоре четверо нукеров подвели к воротам шестерых коней. Чуя дорогу, кони фыркали, беспокоились, рыли землю передними копытами. Особенно старался один — темно-гнедой, сухоногий, с маленькой изящной головой на крутой шее, он злобно всхрапывал и норовил цапнуть нукера зубами за плечо, а когда тот отмахивался, высоко вздёргивал голову и стриг ушами, кося глазом.
Сердечно, как с родным сыном, Махтумкули попрощался с Фаруком. Подойдя к жене Шатырбека, тепло поблагодарил ее за заботу, поцеловал детей, жавшихся к ее ногам, пожелал им вырасти здоровыми и добрыми.
