Ким выуживает сигарету из моей пачки. Я протягиваю ей зажигалку. Она жадно прикуривает и выпрямляется, выпуская через нос длинную струю дыма.
— Что выяснилось в ходе расследования? — выпаливаю я.
Ким кашляет, поперхнувшись дымом.
Навеед пристально смотрит на меня, он опять начеку.
— Не хочу это обсуждать, Амин.
— Да и у меня нет ни малейшего желания. Это мое право — знать.
— Знать что? Ты же отказываешься смотреть правде в лицо.
— Уже нет. Я знаю, что это она.
Ким наблюдает за мной, придвинувшись почти вплотную и сощурив глаза от дыма сигареты, которую она держит у самого лица; она теряется в догадках: к чему я затеял этот разговор?
Навеед мягко отставляет бокал, словно расчищая пространство вокруг — так, чтобы между нами не было преград.
— Ты знаешь, что она что?
— Что она взорвала себя в ресторане.
— Так… И давно?
— Это допрос, Навеед?
— Не обязательно.
— Тогда просто скажи мне, каковы результаты следствия.
Навеед откидывается на спинку стула.
— Ни с места. Ходим но замкнутому кругу.
— А «мерседес» старой модели?
— У моего тестя точно такой же.
— С вашими возможностями, с вашей сетью осведомителей — и не в силах…
— Дело не в возможностях и не в осведомителях, Амин, — прерывает он. — Дело в женщине, на которую и тени подозрения пасть не могло, которая так безупречно скрывала свою игру, что за какую бы нитку ни потянул самый проницательный из наших сыщиков, он всякий раз оказывается в тупике. Впрочем, если возникает хоть малейший след, машина расследования заводится и работает без сбоев, это утешает… Ты на что-то наткнулся?
— Не знаю.
Навеед тяжело ворочается на стуле, ставит локти на стол и тянет к себе бокал, отодвинутый минуту назад. Его палец скользит по краешку, стирая брызги пены. Глухое молчание висит над террасой.
— По крайней мере ты знаешь, кто был этот смертник — уже прогресс.
— А я?
— Ты?
— Да, я. Меня оправдали, или я остаюсь под подозрением?
— Ты бы не распивал здесь кофе, Амин, если бы за тобой что-то было.
— Тогда почему меня чуть не прикончили в собственном доме?
— Это никак не связано с полицией. Бывают разновидности гнева, которые, как брак, подчиняются собственной логике и более ничему. У тебя было право подать жалобу. Ты этого не сделал.
Я тушу сигарету в пепельнице, перед этим закурив от нее следующую, и вдруг обнаруживаю, что у нее отвратительный вкус.
— Скажи, Навеед, ты, перевидавший столько преступников, и раскаявшихся, и кучу разных отморозков, скажи, как можно — вот так, ни с того ни с сего — обвешаться взрывчаткой и подорвать себя в разгар праздника?
