Я вернулся в Краков, но с тех пор видел жизнь в ином ракурсе. Я остался один — это и хорошо, и плохо. Но мной надолго завладело «плохо», пока с годами «хорошо» не вернуло мне равновесие.
С некоторых пор Лешек Хердеген общался с поэтом Адамом Влодеком, опекавшим Молодежное объединение при Союзе писателей в Кракове. Влодек — личность весьма оригинальная: маленький, толстый, с буйной шевелюрой над низким лбом и острым взглядом. Сын профессионального военного, он наперекор отцу с детства проявлял левацкие наклонности. Однако оставался человеком на редкость открытым, всегда в хорошем настроении, полным энергии, со специфическим юмором. Вскоре Влодек стал для меня, как и для прочих, другом. Умер внезапно, в конце семидесятых годов.
Я навещал его в Кракове в 1978 году, когда после пятнадцатилетнего отсутствия приехал в Польшу из Парижа с французским паспортом. Он жил тогда на улице Дашинского, в маленькой комнатке, сплошь заваленной старыми газетами. Влодек утверждал, что загружен работой и поэтому некоторые газеты откладывает на потом. Это «потом» продолжалось до самой смерти.
Несколько часов после перерыва в пятнадцать лет — слишком мало. Стояло жаркое лето, на следующий день я уезжал в Варшаву. Внешне Влодек остался прежним, но характер изменился. Он сдал партбилет и мучился, что его добрая воля, энтузиазм и молодость растрачены зря.
Хердеген уговаривал меня принять участие в приемах у Влодеков по четвергам. Я смертельно этого боялся, потому что в то время был совершеннейшим дикарем. В школе я еще как-то приноравливался к своему окружению и поддерживал приятельские связи, правда немногочисленные. Но на архитектурном совсем одичал.
Однако искушение оказалось очень уж сильным. В восемь вечера мы с Лешеком стояли перед дверью на последнем этаже второго флигеля в доме 22 по Крупничей улице[69].
Никого из присутствующих, кроме Лешека, я не знал. Только позже начал различать отдельные лица. Жену Влодека, Виславу Шимборскую[70] (потом они развелись), молодого лысого мужчину в мундире, журналиста (кажется, он единственный был при галстуке) и его жену, какого-то гладколицего юношу в студенческой фуражке. Было еще двое или трое «в штатском» и несколько женщин. Все оживленно разговаривали, слышался смех; пили умеренно. Тон задавал Адам.
— Декадент, пришел-таки! — воскликнул он, завидев меня.
Как выяснилось, Лешек уже раньше, рассказывая обо мне, употребил это или, может быть, близкое слово. Подхваченное Адамом, с его легкой руки оно стало моим прозвищем. С тех пор год или два меня называли «декадентом».
