– Ну, этак ты меня заговоришь, и я останусь на пароходе. Хорошим людям и мы рады, хоть ты там и вышел не из русской земли…
– Везде Бог и везде люди, – говорил своим ровным баритоном Сильвин вдогонку бабушке.
Бабушка стояла уже на конторке, и напряжённая неотступная мысль буравила её голову. Она глубоко вздыхала.
– О чём ещё может вздыхать эта женщина? – говорил Сильвин, обращаясь в это время к Сапожкову. – Всё судьба дала ей. Воображаю её в молодости.
– Вот такая же была, как теперь внучка.
– О, внучка это – прямо чудо природы. Какое сочетание величия, женственности, красоты. И кто б мог думать, что из этих диких лесов может выйти такая фея. Я смотрю на неё и чувствую запах, аромат, свежесть этого леса… (Он возвысил голос)… – в майское яркое утро, когда ещё роса сверкает на листьях, и нега кругом, и лучи золотой пылью осыпают там дальше непроходимую чащу, полную чар, манящих, неведомых, полных таинственной загадочности. О, с ума можно сойти!
Он повернулся к Матрёне Карповне и сказал восторженно:
– Я удивительно люблю ваши леса, я обожаю их! Я готов дни, ночи напролёт ходить там, думать, Бог весть о чём, мечтать. Удивительно! Вам не совсем хорошо видно: с тех мостков вы лучше увидите.
Матрёна Карповна поднялась с Сильвиным по мосткам. Там, на верхней палубе стояли они одни, высоко над всеми, над всей рекой, спокойной и плавной, над маленькой конторкой, уже исчезавшей за поворотом, где была ещё бабушка и крестила их двуперстным крестом.
Обедали, шампанское пили, тосты провозглашали.
Александр Николаевич был в ударе: декламировал, рассказывал в лицах и, по обыкновению, овладел общим вниманием.
Разошлись до того, что после обеда Сильвин и Сапожков стали прыгать через стулья. Сперва прыгали через один, а потом поставили стул на стул. Сильвин перепрыгнул, а Сапожков вместе со стульями полетел на пол.
Пока обиженный Сапожков, растирая себе ногу, стоял у окна, Марья Павловна упрекала Сильвина.
– Но откуда же я знал? – говорил он с своей обычной интонацией. – Он же говорил, что брал уроки гимнастики.
Это обстоятельство на время расстроило компанию. Сапожков ушёл к себе в каюту, ушла и Марья Павловна, а Федя сел за рояль. Стоило ему только дотронуться до клавишей, как полились звуки, и Федя по обыкновению забыл всё на свете.
– Какой, однако, он у вас артист, – заметил Сильвин, присаживаясь возле Матрёны Карповны.
Вышла Марья Павловна. Сапожков появился, и все вместе с Матрёной Карповной и Сильвиным ушли на палубу.
