Двух беглянок, двух вещих сестёр
С берегов Адриатики дальней
Этот остров трапецеидальный
Приютил с незапамятных пор.
Клии выверты, жизни изнанка
Внятны им — оттого и бледны
У порога полночной страны
Европеянка и Африканка.
Но не жалуют дар их античный
Лестригоны... У невских куртин
Пушкин кланялся им и Кюстин,
С правотою своею частичной.
Кто поверит у нас гороскопу?
Что за вздор на устах у сивилл?
— Европейцев упрячут в Сибирь,
Африканца — не пустят в Европу...
Сбивчив, дик в наших топях оракул:
— Мор, да глад, да большой маскарад...
А народу-кормильцу твердят:
— Образумься, пока не заплакал!..
Вот и сникли, молчанием тяжким
Облеклись. Та глядит на восток,
А другая — на запад. Жесток
Русский бог. Век не в пору бедняжкам.
2.11.74, 1989
* * *
Сменяет Эпикура Эпиктет,
Как негу летнюю сменяет осень.
Так, мой поэт! Мы не печальны, нет,
И к прошлому привязаны не очень.
Столь в этой жизни нам принадлежит
Немногое, что должно быть счастливым:
Ее руно нетронутым лежит
Перед твоим сознаньем терпеливым.
10.10.78
Полночный этот шаг (чуть глуше, чем людской,
Хоть и усилен подворотней)
Так тягостно знаком — и так похож на мой...
Не эхо ли? Но нет: свободней...
А встречный пешеход чуть зонтик наклонит,
Чтобы лица не видно было, —
И тут уж знаю я, чей властный дух сквозит.
Крепите, плотники, стропила!
Живых телеснее, плотнее естества
И естеству повелевая,
Зачем являешься? Уж не в мои ль слова
Вместится мощь твоя живая?
Не нужно, уходи... Нам не ужиться здесь.
Угодья невские бескровней
Айдесских пажитей — не вызывай на месть
Мой стих младенческий, сыновний.
Оставь мне угол мой. Не сумерки, но тьма
Расселась в необъятной зоне.
Пусть будет всё как есть, сума или тюрьма,
Пусть вор останется на троне.
Что сердцу ведомо — не снилось мудрецам.
Со мной — твое горацианство:
Страна, открытая нездешним голосам,
Теней возлюбленных пространство.
Да, мне лишь голоса, что с детства я любил,
Оставь, — условное пространство,
Где может уцелеть бездеятельный пыл
Последнего горацианства.
3.08.79, 1989
* * *
Воробей — осторожная птица.
Я хотел бы, когда я умру,
Всё забыв, в воробья превратиться
На сквозном ленинградском ветру.
В нём природа, на шутки скупая,
Многозначность явила свою:
Всем он равен, во всём уступая,
Чайке, ласточке и соловью.
Но не им, сэкономив горбушку,
Зимним днем, отрешась суеты,
За окном наполняешь кормушку,
Далека в человечестве, ты.
