Ты прав, Ибрахим, я упиваюсь самоуничижением! Как можно уснуть, вороша в голове подобные мысли? Почему бы не вспомнить что-то хорошее? Например, как я решился во всеуслышание заявить о своей бедности и преодолеть тем самым гложущее меня чувство унижения. Как не пытался, подобно другим, отгородиться от своей бедной родни, скрыть свое происхождение. Почему не вспомнить, как после изменения ситуации в газете не стал подстраиваться под новые веяния? Как ответил вежливым отказом на уговоры послать телеграмму поддержки новому президенту, написать передовую, осуждающую прежние порядки. Знал, что об этом будет доложено куда следует и хотел, чтобы об отказе стало известно. Действовал не сгоряча, а желая дать понять, что ты не продаешься. И это поняли, и ты поплатился. Почему не вспомнить, как боролся с отчаянием, когда ушла Манар, как выстоял перед лицом трагедии попранной любви? Не жаловался и не спекулировал своими страданиями, не напрашивался на сочувствие и во всех ситуациях старался не терять достоинства.
Зачтется мне все это, Ибрахим? Зачтутся мне мои старания? Но не все ли равно теперь? И когда, наконец, этот ребенок заключит со мной мир, оставит меня в покое?.. Хоть бы уснуть!
Но сна нет. Я забываюсь ненадолго под грузом тяжелых видений, а очнувшись в страхе, не могу вспомнить, что мне привиделось. Сажусь на постели, борясь с желанием встать и закурить. Вспоминаю предостережения врача, осматривавшего меня недавно, мрачное выражение его лица после измерения давления и его спокойным тоном произнесенные слова о том, чтобы я больше не обращался к нему, если не брошу курить. Вспоминаю страшные боли во время последнего криза, и желание закурить утихает. Но сон все не идет.
А что если призвать на помощь поэзию? Я уже пытался это делать в подобные ночи. Вспоминал все стихи, которые знаю, пока, наконец, не засыпал. Начнем, пожалуй, с джахилийской поэзии, с любимого мною Тарафы ибн ал-Абда[17]. «Следы становища возле Хаула вспышка молнии освещает, подобны они следам татуировки на тыльной стороне ладони.» На тыльной стороне или на ладони? Неважно. Продолжим… Пропустим описание верблюдицы, начнем с: «Если ты ищешь меня, то найдешь либо на сборище, либо в винной лавке…», как там дальше? «По-прежнему я упиваюсь вином и трачу на удовольствия унаследованное и приобретенное. Боится меня все племя и сторонится, словно чесоточного верблюда».
Именно так, господин чесоточный верблюд! Это ты и есть — племя сторонится тебя, хотя ты не посещал ни сборища, ни винные лавки. А может быть, поэтому и сторонится? Нет, с Тарафой мы ни к чему не придем не годится он для сегодняшней ночи. Оставим джахилийскую поэзию, чтобы не натолкнуться ненароком на стих «Разве не знала Нуввар, что я пленник ее сетей?» А где Нуввар, там и Манар! Перейдем к ал-Мутанабби. Но у него в каждом стихе бессонница, она мучала его, как и меня. Тогда, к ал-Бухтури? Очень уж громогласен, не годится для ночного времени. Салах Абд ас-Сабур?
