Любовь в изгнании / Комитет | страница 33



Полушутливым тоном Ибрахим спросил, не испытывает ли она тоски по родине, на что Бриджит с улыбкой, но решительно ответила:

— Ничуть!

Ибрахим обернулся ко мне:

— А ты?

— Оставь меня в покое, — сказал я по-арабски, — только этого мне сейчас не хватало.

Ибрахим, который снова обрел всю свою жизнерадостность, не стал вступать со мной в пререкания и задал вопрос Мюллеру:

— Скажите, доктор, в Испании вы сражались на стороне республиканцев, не так ли?

Мюллер утвердительно кивнул головой, а Ибрахим просиял и взглянул на доктора так, словно впервые увидел его. Я готов был биться сам с собой об заклад, что сейчас он начнет расспрашивать его об этой закончившейся десятки лет назад войне, как будто она все еще в самом разгаре. В дни нашей юности война в Испании, которой мы не пережили и о которой знали только из книг, означала для нас очень многое: мечту о новом мире, объединившемся против диктатуры и угнетения. Мечта рухнула, но оставались ее символы — Хемингуэй и «По ком звонит колокол», Мальро с его романом «Надежда», «Герника» Пикассо, стихи Лорки. Эти символы воспламеняли наше воображение в дни юности, и я подумал, что Ибрахим, очевидно, спросит Мюллера, не встречался ли он в Испании с Хемингуэем. Но, к моему удивлению, Ибрахим, глядя на меня, сказал Мюллеру:

— Значит, вы можете обрисовать мне более верную картину обстановки здесь… Мой друг утверждает, что левое движение умерло не только в Европе, но и во всем мире. Так ли это?

Мюллер усмехнулся:

— Боюсь, что не смогу быть вам полезным в этих вопросах. Я уже давно утратил интерес к политике.

— Или решили, что лучше ею не заниматься, да, доктор? — уточнила Бриджит.

Не обратив внимания на ее реплику, Ибрахим протестующим тоном воскликнул:

— Но почему?! Наверняка вы тоже были марксистом, когда поехали воевать в Испанию?

Мюллер снова пожал плечами, похоже, не зная, что ответить. Я вмешался в разговор:

— Может быть, мне удастся кое-что пояснить. Я находился здесь, в Европе, в 1968 году, во время вторжения в Чехословакию и помню массовые выходы из коммунистических партий. Многие люди думали тогда…

Ибрахим прервал меня негодующим восклицанием:

— Вторжение в Чехословакию… Эти европейские товарищи очень чувствительны! Сколько людей погибло тогда? Единицы! А слышали ли вы, чтобы хоть один капиталист отказался от капитализма, когда пулеметы косили тысячи людей на стадионе и на улицах Сантьяго? Или еще раньше, когда реки Индонезии были красными от крови жертв резни? Вторжение в Чехословакию! Тоже мне!