Прошедшая молодость уж не вернется
Прожитый день не возвратить.
Я закрыл книгу:
— Нет настроения.
Бриджит с расстроенным видом опустила руки. Я привлек ее к себе, усадил рядом на диван. Умм Кульсум уже закончила петь «Лунные ночи», и в комнате стояла тишина. Какое-то время Бриджит сидела, положив голову мне на плечо, но вскоре отодвинулась, посмотрела на меня с тревогой:
— Скажи откровенно, что произошло, кроме встречи с эмиром? В чем дело? Почему я не чувствую, что ты со мной, как был вчера?
Я передал ей свой разговор с Юсуфом, его слова о том, что я бросил его на произвол судьбы, что когда он во мне нуждался, он искал меня и не нашел. Бриджит сначала не поняла, о чем идет речь, потом, догадавшись, сказала:
— Какое это все имеет значение? Разве мы не условились, что мир нас больше не интересует? Что существуем только ты и я?
Говоря это, она взяла мои руки и положила себе на плечи. Я крепко обнял ее. «Да, — говорил я себе, — так и должно быть, только она и я, чтобы жизнь не сломала нас снова». А она тихим голосом повторяла:
— Да, только так, согревай меня, береги меня. Я никогда не чувствовала себя такой спокойной, такой защищенной. Ты видишь, как изменилась Бриджит? Любовь возродила в ней женщину!
Ты прижимала мои руки к своей груди и говорила тихим, детским, но в то же время прерывистым, задыхающимся голосом:
— Бриджит, господин мой, никогда в жизни не знала такого покоя в любви. Так, позволь ей, господин мой, насладиться этим покоем, позволь ей насладиться им сполна.
Я нежно водил губами по твоему лицу, по всему твоему телу, но так и не признался, что этот старик тоже возродился только через любовь к тебе.
Воистину это была мирная ночь.
Но я знавал и другие ночи.
В согретые солнечным светом первые дни нашей любви я переносил эти ночи легко — ночи любви изглаживали их из памяти. Но с самого начала мне было знакомо и другое твое лицо. Когда ты сидела на ковре, у дивана, обхватив руками колени, и отсутствующим взглядом смотрела в пустоту. Лицо твое превращалось в застывшую маску, за которой не было видно Бриджит. Бесполезно было разговаривать с тобой, умолять, пытаться вернуть тебя в этот мир. Ты молча отталкивала мои руки, когда я хотел поднять тебя с пола, и долго сидела неподвижно, замкнувшись в себе, отгородившись от всего плотной стеной непонятных мне дум.
Я научился не трогать тебя в такие моменты и терпеливо ждать, пока ты постепенно не вернешься ко мне сама, пока не исчезнет этот стеклянный взгляд и глаза твои не обретут вновь свой живой блеск, пока ты не спросишь меня обычным тоном и с долей удивления, отчего я не хочу сесть рядышком с тобой.
