«Если вы берете своей темой даже просто технический вопрос, важный в современной индустрии», — пишет Житков в статье «О „производственной“ книге», — то надо «осветить этой техникой путь хотя бы в другую эпоху… И если вы пишете по поводу изобретения, пусть самого узкого, прикладного, очень сегодняшнего, — покажите его место в истории техники, а технику — как вехи в истории человечества… Дайте ему наметку этого пути, покажите ему положение этой детальки в мировой борьбе — и он с волнением будет глядеть на это пустяковое, может быть, приспособление, как на обломок штыка, принесенный с битвы».
Технические и научные книги Житкова «освещают путь в другую эпоху», повествуют о великой борьбе. Вот почему они так горячо любимы детьми. Дети, требующие от книги беллетристической объяснения «самого главного», того, «что такое хорошо и что такое плохо», от книги об электрическом звонке или радиорепродукторе тоже требуют «главного»: рассказа о путях и судьбах науки, о судьбах познания, о том, как наука переделывает мир.
Материал некоторых из технических и научных книг Житкова, некоторые сообщаемые в них сведения устарели, но идея, заключенная в них, и по сей день жива и плодотворна. Мысль Горького: «Человек должен уважать труд поколений, живших до него, — только при этом условии возможна непрерывность культуры и преемственность в работе по созданию новых, более свободных, более разумных форм жизни», — эта мысль была родная Житкову. Мало сказать родная: как пафосом новелл Житкова было прославление храбрости, мужества, чести, творческого труда, так мысль о «преемственности в работе поколений» была пафосом чуть ли не всех его технических книг: и «Телеграммы», и «Гривенника», и «Реки в упряжке», и «Про эту книгу», и «Черных парусов», и «Паровозов»… Об этом свидетельствует, кроме творческого пути Житкова, одно из его писем. Написано оно было в 1911 году: Житков вспоминал в нем время, когда, сдав последние университетские экзамены, он поехал летом отдохнуть в имение своего друга, молодого человека, по прозвищу «Батька». В этом письме мысль «о преемственности труда поколений», которая впоследствии сделалась одной из основ его творчества, выражена наиболее полно.
«И вот: солнце на полу и вид книги, которую я люблю, которую я читаю, как откровение, и чувствую не учебник, а вчерашний труд человека, весна в соснах, а главное, солнце, — все это создало в душе то дрожащее, пряное какое-то состояние, которое я люблю, им дорожу, как счастьем, и которое особенно резко испытывал в Васильевке, когда жил у Батьки. Мне попалась пожелтевшая тетрадь в переплете, исписанная старинным почерком кофейного цвета литерами, с кудреватостью росчерков. Чем-то петровским повеяло от крючков, титлов, а гусиное перо иной раз пускало лихой нажим и ухарски закручивало „краткий“ над „и“… Я измышлял, еще и еще, способы определения широты поточней, искал явления с большим изменением координат…Я тогда в первый раз понял, зачем дифференциал, зачем ряды. И вот: нахожу тетрадь. Откуда? Батька объясняет, что это его отец получил от кого-то. Оказывается — мореходная астрономия. „Сие изрядное явление чрезвычайного феномена“, писалось об годовом изменении параллак-са. А солнце светило на эту бумагу с кофейным чертежом, и в душе трепетало что-то и рвалось. Принялся читать сначала. Сжато, но с любовью написано. „Мичман Дырка“ переписывал на Неаполитанском рейде на 30-пушечном корвете. Скоро перестал уже замечать „феномены“ и другие речения, и стал мне близким человеком этот кофейный сочинитель, какую-то преемственность мысли почувствовал. Радость стал испытывать, чуть не восторг. И ему приходило в голову то же, что и мне… И вот опять солнце и книга. Это вот то, что я боюсь потерять в жизни. Если только погаснет этот жуткий интерес и перестанет быть доступным это чувство преемственности — многое для меня погаснет в жизни».
