«В Нагасаки, на пристани, уже ждала клетка. Она стояла на повозке. Агент зоопарка пришел на пароход.
Марков просил Асейкина усадить Тихона Матвеича в клетку.
— Я не мерзавец, — сказал Асейкин и сбежал по сходне на берег».
Эта короткая реплика сразу, с полной точностью определяет психологию Асейкина: он висе в свое отношение к обезьяне человеческие понятия дружбы, чести, и теперь помочь отвезти Тихона Матвеича в клетку представляется ему поступком предательским.
В рассказе Житков точно описывает и кожу сингалсза со следами тигриных когтей («сингалез был до пояса голый, но казалось, что он в коричневой фуфайке и его закапали штукатуркой»), и приемы охоты сингалезов на тигра, и ту палочку, которую охотник засовывает тигру в рот («если сжать ее в кулаке, то с обеих сторон выскакивают короткие ножики»). Но вся эта точность и меткость изображения только давала бы сведения и не трогала бы, не волновала читателя, если бы за ней не стоял изображенный с такой же точностью душевный мир героев.
В рассказе «Механик Салерно» — о пожаре в трюме корабля — Житков находит точные, конкретные признаки грозного роста надвигающейся опасности. Вот палуба нагрелась так, что «смола в пазах липла к руке»; вот «переборка» в трюме уже «нагрелась — рука не терпит. Как утюг»; вот уже на переборке «краска закудрявилась, барашком пошла». Зная о пожаре, рассчитывая по часам, когда огонь вырвется наружу, капитан корабля проявляет героическое хладнокровие, усмиряет бунт, готовый вспыхнуть среди матросов, предотвращает панику среди пассажиров и успевает высадить и пассажиров и экипаж на плоты, прежде чем наступила минута взрыва. Ни мыслей, ни чувств его Житков не описывает: только поступки, приказания, действия. Но вот все спасены, все благополучно отплывают от судна, которое вот-вот взорвется. Капитан смотрит на оставленный корабль. После точного, сжатого воспроизведения событий, предметов и действий всякое приблизительное слово о чувствах капитана звучало бы ложью, фальшью. Но Житков для изображения чувств капитана находит слова столь несомненные, что кажется: не были бы они написаны им — читатель сам сочинил бы их за автора:
«Прошло два часа. Солнце уже высоко поднялось… А пароход стоял один. Он уже не дышал. Мертвый, брошенный, он покачивался на зыби.
„Что же это?“ — думал капитан.
— Зачем же мы уехали? — крикнул ребенок и заплакал.
Капитан со шлюпки оглядывался то на ребенка, то на пароход.
— Бедный, бедный… — шептал капитан. И сам не знал — про ребенка или про пароход.
