Решение данной задачи было разбито на два этапа. На первом следовало добиться, чтобы от коммунизма отреклась определенная часть советской элиты. А на втором уже сама отрекшаяся элита, в руках которой были сосредоточены широчайшие возможности воздействия на наших сограждан (прежде всего, СМИ), должна была привести к отречению весь народ.
Приступая к реализации своего плана, враг просто не имел права не просчитать последствий отречения русских от коммунистической веры. А поскольку каждый субъект — человек ли, народ ли — отрекается от веры, идеи, избранного пути не абы как, а в соответствии со спецификой своего социокультурного кода, враг должен был изучить и учесть особенности «отречения по-русски». Благо русская литература и русская история давали заинтересованному исследователю огромный материал.
Представим себя в роли такого исследователя.
По меньшей мере две особенности «отречения по-русски» бросаются в глаза так явственно, что не заметить их практически невозможно.
Первая особенность в том, что свойственные русской душе страсть, ширь, безоглядность, неспособность втиснуться в узкие рамки закона, права, всей той зарегулированности, которая воспринимается Западом как безусловное благо (см. на эту тему статью Марии Мамиконян в прошлом номере газеты), — в момент отречения многократно возрастают. Русские отрекаются экстатично (вспомним блоковское: «И была роковая отрада/ В попираньи заветных святынь…»). Это дионисийская стихия, разгул которой может оказаться губительным как для отрекающегося, так и для тех, кто подвернулся ему «под горячую руку».
Дионисийская сущность русского отречения запечатлена во многих произведениях великих российских поэтов и художников. Вот что пишет об отречении Ф. М. Достоевский («Дневник писателя»): «Это прежде всего забвение всякой мерки во всем… Это потребность хватить через край, потребность в замирающем ощущении, дойдя до пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну и — в частных случаях, но весьма нередких — броситься в нее как ошалелому вниз головой…»
Сравни это описание с пушкинским:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы…
И вновь — Достоевский: «…Это потребность отрицания в человеке, иногда самом неотрицающем и благоговеющем, … самой главной святыни сердца своего, самого полного идеала своего, всей народной святыни во всей ее полноте…»
