— Братчики мои, паны-казаки! Ох и здорово наш Кондратка над Иудой-Супом потешился. Сказал ему, что я не я: ростом, мол, Чухрай повыше, и в плечах поширше... Ха-ха-ха!
Смех Семена заразил и остальных беглецов. Захохотали даже самые хмурые. Видимо, только что пережитый страх нашел свой выход в этом веселье. Когда оно утихло,
Яков Рудой посоветовал сойти с дороги и пробираться далее к Аккерману малыми группами.
— Не зря нам это Кондрат присоветовал. Не зря , А то в недобрый час на других гусар наткнешься... согласились с ним товарищи.
И опять казаки нехоженой степью стали пробираться к Днестру на Аккерман.
Ни встречный морозный ветер, ни быстрая езда не смогли успокоить Кондрата. Мысль о том, что Григорий Суп друг его юности, только что у него на глазах пытался предать своих боевых товарищей, вызывала в нем ярость. «Неужели наша Лебяжья заводь вскормила такого гада? Отроду в нашем краю зрадников (предатель (укр.)) не было! А ведь раньше он был не таким»,— думал Хурделица.
И ему вспомнились те далекие дни, когда он с Супом — оба мальчишки — бродили по камышовым тилигульским зарослям, охотились на кабанов, часто выручая друг друга из беды. Вспомнилось Кондрату, как он в одном строю с Супом не раз рубился с ордынцами... «Почему же он так изменился? Почему?» — размышлял горестно Кондрат и не находил ответа. «Видно, дурь какая-то в голове завелась», — наконец, решил он. Хурделица знал единственный способ, как избавить человека от этого. Надо было применить силу, выбить из казака дурь, чтобы и впредь он паскудить закаялся...
Теперь он чувствовал себя в какой-то степени ответственным за товарища. Кондрат уже знал, как поступить с человеком, запятнавшим казачью честь, как вывести его снова на правильный путь. Пусть это жестоко, но он обязан сделать это.
Хурделица осмотрелся вокруг. До молдаванской деревушки, куда он вел на ночлег свою сотню, оставалось не более версты. Дорога шла по безлюдной заснеженной степи. Только ледяные огоньки далеких звезд дрожали над ними высоко в небе.
Кондрат приказал гусарам следовать к деревушке, а сам подозвал к себе Супа и, пропустив вперед сотню, медленно поехал рядом с ним, молча поглядывая на встревоженное лицо предателя. Поеживаясь от холодного ветра, насупившись, тот мрачно косился на Хурделицу.
— Видал, какие они бедолаги.., В гроб краше кладут... А Чухрай?.. А Чухрай? В чем душа только держится... Совсем на каторге иссохлись, измучились все, А ты их... — волнуясь, отрывисто сказал он Григорию.
