Упадокъ душевныхъ силъ увеличилъ наклонность Гэя къ меланхоліи. Ему все чаще и чаще приходили на память страшные эпизоды изъ жизни его предковъ. Мэркгамъ, эта живая лѣтопись, иногда по цѣлымъ часамъ разсказывалъ ему вечеромъ, отрывки изъ жизни его дѣда. Старикъ какъ бы нарочно не щадилъ своего слушателя и, развивая передъ нимъ длинный свертокъ фамильныхъ преданій, не пропускалъ ни одной подробности, чтобы страшнымъ примѣромъ оградить Гэя отъ вліянія пагубныхъ страстей, и спасти юношу отъ участи его предковъ. Отецъ Гэя былъ его славой, его гордостью; онъ его самъ вынянчилъ и любилъ, какъ сына. Покойный мистеръ Морвиль былъ старику дороже, чѣмъ Гэй. Предоставленный съ дѣтства надзору дядьки, онъ учился въ школѣ, выбранной для него Мэркгамомъ, все, что онъ ни дѣлалъ, все это разрѣшалось и запрещалось однимъ Мэркгамомъ, немудрено, если старикъ никому не повѣрялъ всего того, что онъ перечувствовалъ, когда молодой Морвиль погибъ ужасной смертью. Одинъ Богъ былъ свидѣтелемъ его тайной скорби. Ему пришлось въ первый разъ въ жизни разоблачить передъ Гэемъ все, что накопилось впродолженіе 20 лѣтъ въ его преданномъ сердцѣ. За то онъ съ какимъ-то благоговѣніемъ описывалъ ему, что за красавецъ былъ его отецъ, какіе у него были прекрасные, черные глаза, что за походка, и все это вмѣстѣ съ умомъ, съ блестящими способностями — заключилъ Мэркгамъ:- все погибло, вслѣдствіе его вспыльчивости и необузданности характера. Онъ былъ въ дѣтствѣ кроткимъ мальчикомъ, и не смотря на безпечность и на невниманіе къ нему отца, онъ такъ его нѣжно любилъ, что если бы тотъ далъ ему хотя малѣйшее воспитаніе, изъ него вышелъ бы отличный человѣкъ. Послѣднія слова Мэркгама объяснили теперь Гэю, въ чемъ именно состояли страшныя угрызенія совѣсти, мучившія его дѣда. Покойный сэръ Гэй укорялъ себя не за одну смерть сына, нѣтъ, онъ чувствовалъ, что отдастъ отвѣтъ Богу и за самую жизнь сына. Мэркгамъ кончилъ, наконецъ, мрачную повѣсть и невольно раскаялся въ излишней болтливости, когда повнимательнѣе вглядѣлся въ слушавшаго его Гэя. Онъ сидѣлъ молча, опустивъ голову, слезы сверкали на его глазахъ и глубокая тоска дышала въ каждой чертѣ его блѣднаго лица.
— Что прошло, того не воротишь, — кротко замѣтилъ ему старикъ. — Не слѣдовало бы намъ съ вами, сэръ, поднимать старину, благо, что всѣ главныя дѣйствующія лица уже въ могилѣ!
Дѣйствительно не слѣдовало, потому что впечатлительная натура Гэя выстрадала цѣлый адъ мученій впродолженіе этого вечера. Сцена смерти его отца дотого живо представилась его воображенію, что ему казалось, будто онъ самъ ее видѣлъ, самъ слышалъ предсмертный стонъ отца и послѣднее проклятіе дѣда. Онъ радъ былъ, когда Мэркгамъ замолчалъ; онъ точно очнулся послѣ тяжкаго, долгаго сна.
