— Обыщемъ-ка ранецъ! — сказалъ могильщикъ.
И что же? Въ ранцѣ, дѣйствительно, лежали цвѣты; я узналъ даже свои собственные. Что могъ я сказать? А маленькая грѣшница стояла молча, съ самымъ закоренѣлымъ видомъ. Я встряхнулъ ее и принялся допрашивать, но она все такъ же упорно молчала. Тогда могильщикъ сказалъ, что обратится къ полиціи, и повелъ дѣвочку. У калитки она, казалось, поняла, наконецъ, что должно затѣмъ послѣдовать, и спросила:
— Куда вы меня ведете?
— Въ полицейскій участокъ, — отвѣтилъ могильщикъ.
— Я ихъ не украла, — сказала она.
— Какъ, ты ихъ не украла? Да вѣдь они же лежали въ твоемъ ранцѣ, мы всѣ ихъ видѣли, а ты говоришь, что не крала цвѣтовъ.
У калитки рукавъ платья Элины зацѣпился за ручку замка; рукавъ почти вырвался, и сквозь прорѣху виднѣлась теперь худенькая, маленькая ручка.
Мы пришли въ участокъ. Произошло непріятное объясненіе, но, насколько мнѣ помнится, маленькую Элину отпустили безъ всякаго наказанія. Я вскорѣ потерялъ ее изъ виду, такъ какъ уѣхалъ и находился девять лѣтъ въ отсутствіи.
Теперь я нѣсколько иными глазами смотрю на все это происшествіе. То, что мы тогда сдѣлали, было большой несправедливостью. Она, конечно, не украла цвѣтовъ. Но если бъ она даже и сдѣлала это? Я теперь говорю себѣ: а почему бы ей было не сдѣлать этого? Да, можетъ ли быть что-нибудь несправедливѣе нашего поступка тогда? А между тѣмъ, ни одинъ судья не можетъ насъ осудить за это: мы просто задержали ее и отдали въ руки правосудія, вотъ и все. Я вамъ еще вотъ что скажу: я недавно видѣлъ Элину и могу васъ свести къ ней.
Онъ сдѣлалъ паузу.
— Если хотите понять, что я теперь разскажу вамъ, то вы должны слушать съ большимъ вниманіемъ! „Да, — сказала Ганна своей сестрѣ,- когда я умру, я получу цвѣты, можетъ быть, даже много цвѣтовъ, такъ какъ учительница принесетъ букетъ да и фрау Бендишъ расщедрится на вѣнокъ“…
Но маленькая больная была умна и практична, точно старуха. Калѣка и слабенькая, она была не пригодна къ жизни и не жизнеспособна, но болѣзнь какъ бы обострила ея наблюдательность и сообразительность. Когда она говоритъ, другая — та младшая сестренка — молчитъ и старается понять ее. Онѣ всегда однѣ, матери не бываетъ дома, и только время отъ времени фрау Бендишъ присылаетъ имъ какую-нибудь ѣду, и онѣ не умираютъ съ голоду. Теперь сестры не ссорятся; много уже времени прошло съ ихъ послѣдней ссоры, и всѣ прежніе раздоры, бывавшіе во время игръ, давно позабыты.
— Но цвѣты, — продолжала больная, — не представляютъ ничего особеннаго; они такъ быстро вянутъ. А вѣдь увядшіе цвѣты на могилѣ куда какъ некрасивы. И когда я буду тамъ лежать мертвой, я все равно ихъ не увижу, да и согрѣть меня они не могутъ. А помнишь ли, Элина, тѣ туфли, которыя мы разъ видѣли на базарѣ? Вотъ тѣ такъ грѣютъ.
