— Забудь, Дрю, — выпалил он, когда мы оказались уже на другом конце коридора, где маячила закрученная улиточной спиралью лестница. — Пустые угрозы.
Дар речи вернулся?
— Огромное спасибо. Без тебя знаю.
— Пожалуйста. Ладно, пошли в ванную.
Он отпустил меня и, пошарив в карманах длинного черного плаща, вытащил помятую пачку «Уинстона».
Ему дозволялось выходить за пределы школьной территории хоть каждый день. Он мог тусоваться с другими оборотнями и не слышать за спиной противный шепоток. Он участвовал в спарринге наравне со всеми, посещал занятия, уже начал понимать местные шутки и даже завел новых друзей.
А я? Я единственная девочка в школе для мальчиков, и меня, словно какого-то хомячка, держат взаперти, а сами гуляют и развлекаются. Не сказать, что мне хотелось бы куда-то идти, особенно после того, как меня вытащили из снега и спасли от безумия. Кормили здесь неплохо, специально для меня заказывали одежду. Бумаги для рисования и всего остального тоже хватало. Достаточно было сказать Дилану или кому-то еще из «кураторов», и — рраз! — желаемое появлялось у моей двери на следующее утро. Или вечером. От этого было не по себе. А каждый раз, когда я вылезала прогуляться по мощеным дорожкам спящего замерзшего сада, из-за куста появлялся какой-нибудь «куратор». Чаще всего Дилан, который даже не пытался притворяться, что осматривает посадки или просто вышел пройтись. Нет, он разглядывал меня с беспокойством и озабоченностью. Это должно было наводить на размышления. Только я не знала, на какие именно.
— Сколько мы уже здесь? — Я взглянула на Грейвса из-за пакета со льдом. — Неделю, верно?
С чопорным выражением лица — как и всегда, когда он поправлял меня — Грейвс обронил:
— Девять дней. Не больше и не меньше.
И ссутулил узкие плечи. Из-за них и заостренного носа он всегда напоминал мне птицу. Но сегодня что-то новое появилось в его лице — он стал обеспокоенным и каким-то более взрослым.
— Тебе срочно надо в ванну. Вон как разнесло.
Пакет со льдом потек. Холодная вода пробиралась по запястью в рукав моего жакета — вернее, папиной куртки — это была его запасная армейская. А его бумажник лежал у меня под кроватью. Не самое надежное место, но…
Эта мысль пронзила мне грудь. Где-то там, под ребрами, стал разрастаться комок ярости и чего-то еще. С трудом сдержавшись, я затолкала комок глубоко-глубоко внутрь. Резко выдохнула.
— Ладно. Пойду в ванную. Кстати, а зачем ты все-таки на него накинулся?
