Виктор ожидал: приедет милиция, начнутся всякие разборы, но ничего не происходило, да и вообще все делали вид, будто никакой дуэли не было. Виктор не выдержал, спросил у здоровенного геолога с добрым лицом: что, так и похерят эту историю? Тот бугай молча встал, поднял Виктора за грудки так, что треснула гимнастерка, прижал к стволу лиственницы, прохрипел в лицо:
— Вздумаешь стукнуть — убьем.
А дуэль у них произошла из-за Сталина. Голубоглазый радист у себя в палатке повесил портрет генералиссимуса; начальник увидел, приказал: «Снять гада!» Вот тогда они завелись, начальник кричал, что бывший вождь — кровопийца, урка, ублюдок, севший беззаконно на трон, а молодой голубоглазый радист фырчал в ответ, что только такой сильный мужик и может вести за собой народ. Они ругались и пили двое суток, а на третьи придумали стреляться.
Начальник не так уж и долго пролежал в больнице, вернулся, и все пошло своим чередом: скитались по тайге, ничего не находили, но писали липовые бумаги, врали в радиограммах и тайно ненавидели друг друга. Вот тогда Виктор и понял: они хоть и называют себя группой, но это стая, рыщут сами по себе, потеряв человечье обличье, и спаяла их не жажда свободы, а безразличие к другим. И, поняв это, он ушел от них, хотя потом не раз встречал такие же людские стаи. Одни рубили поселки, валили лес, искали золотишко, другие промышляли рыбой или зверем. Но то вовсе не были артели, где мастер уважает мастера, и когда окончательно надоедали друг другу, сходились в свирепых драках и разбегались, чтобы снова прибиться к подобным себе.
И сейчас, вспоминая это, Виктор думал: наверное, и те, кто ходил с автоматами, охраняя взятых под стражу невинных людей, такие, как Калмыков, тоже были не войском, не отрядами, а все той же стаей и законы в них были вовсе не воинские, как в армии, а все те же нелюдские…
