Вахабов заваривал на кухне большой коричневый чайник. Прежде чем разлить чай по пиалам и стаканам, трижды наполнял свою пиалу и выливал чай обратно, приговаривая при этом: «первый раз — лой, сырой значит, второй раз — чой, третий будет мой — как масло».
Абдуллаев ломал лепешки на мелкие кусочки и раскладывал по платку. После завтрака или ужина он убирал остатки лепешек в сумку, а крошки стряхивал на огромную ладонь и забрасывал в широко открытый рот, как это делают, наверное, во всех странах те, кто вырос около земли-кормилицы и знает цену хлебу…
Первые дни Одинцов, несмотря на настойчивые приглашения, стеснялся садиться к столу, на который не мог выложить ни хлеба, ни сахара своего.
— Давай, голова не морочий! — заметил Абдуллаев. — Узбекистан живешь — узбекский закон уважай!
— Какой там закон? — угрюмо откликнулся Одинцов. — Я еще не хочу есть…
— Такой закон! Ты не будешь кушать — я не буду кушать! Голодный на работу пойду… Один дом живем — значит, как родной стал. Чего есть — кушаешь, чего нет — не надо, извиняй!
— Садись, голова морочить не надо, — подтвердил и Вахабов. — Лепешки не ешь, чай не пьешь — откуда силы возьмешь?..
Только уехали Абдуллаев с Вахабовым, явился Дурнов. Он присел на стул у кровати Одинцова, не сняв гремучего плаща и фуражки, деловито спросил:
— Ну как, оторвемся завтра в город, Цыганок? Тоска на сердце. — Он сделал указательным и средним пальцами движение, будто залезал в карман. — На зарплату, так ее и разэдак, не погуляешь…
— Не могу, — отрицательно покачал головой Одинцов. — Дело есть.
Дурнов подмигнул:
— Я в доле, а?
— Пойдем, — согласился тот. — Кирпичи таскать.
Дурнов выругался и тяжелыми шагами направился к двери…
— Игнатьев! Подъем! — окликнул Одинцов соседа. — На поверку ста-а-новись!
— Не шуми, лешай! — откликнулся тот, высунул на секунду из-под одеяла голову с розовой лысиной, обрамленной венчиком седых спутанных волос, и опять спрятался под одеяло, откуда донеслось: — Подрядился крышу поднять людям в городе. За сто рублей…
— …«Вы бейти чем хо-о-ти-итя, но то-лька не-е нажом, — жалостливо напевал Одинцов, макая черствую лепешку в золотистые круто соленые шкварки, — …но толька не нажо-ом»… — Жир шкварок приставал к нёбу, и Иван запивал их кипятком.
— И откуда ты такие песни знаешь? — высунул Игнатьев голову. — Их беспризорники лет сорок назад на вокзалах пели…
— Фольклор, дед!.. Устное народное творчество, значит… Беспризорники те выросли и меня научили… Нравится? — У Ивана было отличное настроение. — Хочешь, спою: «Как, на кладбище Митрофановском отец дочку зарезал свою»?.. Или про Ланцова, как он из замка убежал?.. Я много песен знаю…
