Как Колиивщина занялась, то ляхам и арендаторам не сладко пришлось. Пан Мартын от мести казацкой спасаясь, со своим добром за каменные стены монастырские спрятался, а пахолкам и гайдукам приказал до оружия взяться. Что тогда было! Со всего края вельможное панство и местечковые евреи за монастырские стены вместе с семьями потянулись, тем более, что именно февраль Резун надвигался. Вскоре появился и он сам со своим обществом на пути возле села. Общество с хлебом-солью вышла им навстречу, а некоторые уже топоры и косы навострил имение и монастырь разрушать и добром барским питаться. Сидит атаман Резун на лихом коне, трубку тянет, за поясом пистоль, при боку сабля в бриллиантах, — видно, что состоятельный хозяин ее некогда таскал, за ним верхом две сотни его сорвиголов глазами мигают. Здесь некая женщина как заверещит — Божечку родной, — это же Петр Скиба! Только тогда атаман вытащил трубку и как гаркнет: — А что, гаспидовы души, забыли, как брата моего родного под барские псы загоняли! Свистнул он адски — и его ребята с нагайками, икая на крестьян насели. Пока те, словно зайцы, между ними крутились, атаман Резун, то ли Петр Скиба, свою трубку о крышу выбил. Село, как копна, вспыхнуло, а Резун с ватагой к монастыря языков ветер пригнул. Позвали, позвали там мушкеты, и вдруг такой шум поднялся, как гайдамаки до монастыря вторглись, что крестьяне бросили свои дома и оцепенели. Сколько времени там в монастыре под гайдамацкими ножами конаючи нечеловечески кричали, столько и простояли посполитые, с ужасом те стоны и вопли слушая.
Село, конечно, сгорело дотла. А ночью над монастырем зарево на полнеба снялась. Солнце уже высоко стояло, как на пути из монастыря гайдамаки появились. Крестьяне край дороги, сняв шапки, стояли, а гайдамаки мимо них не спеша проехали — только пыль завилась.
Долго еще никто из общины до монастыря отправиться не решался, а как войт с писарем там побывали первые, то три дня водку молча пили, а на четвертый день вещали о ставок, покойниками до отказа запруженный, и пепелище с попаленими мертвецами.
Так жахно Петр Скиба за своего брата душу отвел. Ну а как Москва пути погромила, пришла к селу слух, что атамана Резуна вместе с Иваном Гонтой этот проклятый генерал Кречетников ляхам выдал, и принял Павел Скиба в святой Кодне смерть лютую, никоим стоном поляков и жидов не веселивши.
Еще через год вернулась Гелена — как ходила, то глаза выплаканы не уничтожала, одежда черный жалобный носила, все Богу молилась. Крестьяне тогда уже кости человеческие возле руин монастырских похоронили. Гелена приказала часовню возле кладбища свести и там до смерти своей молилась и плакала — и за отца, и за Карпа, и по батюшке, и Павла, и за всех, жахну принявших смерть. Дальше уже сыновья господина Мартина из Варшавы вернулись и взялись за хозяйство. А на руины монастырские, и к той страшной дубравы, прозванной «Чернецьким лесом», ходить люди боялись через переводы жуткие, но о них другой язык будет».
