— Хороша благотворительность! — прервала его мать. — Кому он помогает? Раненым тореадорам и их семьям. Или же жертвам Salsa…
— Жертвам чего? — спросил я.
— Моя матушка говорит о «Salsa de Tomates», — пояснил консул.
— Томатовом соусе? — снова спросил я. — Padro благотворит жертвам томатового соуса?
Консул рассмеялся. Затем прибавил серьезно:
— Вы ничего не слыхали о такой Salsa? Речь идет об одном древнем ужасном обычае в Андалузии, который, несмотря на все наказания, налагаемые судом и церковью, продолжает, к сожалению, существовать и поныне. С тех пор, как я консул, в Гренаде было два доказанных случая «сальсы». Ближайшие подробности, однако, остались невыясненными, потому что участники сальсы, несмотря на практикуемые в испанских тюрьмах средневековые приемы допроса, предпочитали скорее откусить себе языки, чем промолвить хотя бы одно слово. Я имею обо всем этом лишь неточные и, быть может, ложные данные. Если вас интересует эта жестокая тайна, заставьте padro рассказать о ней. Дело в том, что он слывет (хотя это и не доказано точно) поклонником и приверженцем «сальсы». И подозрение это и есть главная причина, почему у нас избегают общения с ним.
Вошли гости, и наш разговор был прерван.
***
В следующее воскресенье, придя на бой быков, я принес padro несколько штук очень удавшихся фотографических снимков с последней корриды. Я собирался подарить их ему, но он едва взглянул на них.
— Извините меня, — промолвил он, — но это меня не интересует.
Я сделал смущенную физиономию.
— О, я вовсе не хотел вас обидеть, — поправился он, — но, видите ли, я люблю только красную краску. Красную, как кровь, краску.
Слова «красную, как кровь, краску» звучали почти поэтически, выходя из уст этого бледного аскета!..
Мы вступили в разговор. И среди разговора я спросил его как бы невзначай:
— Мне очень хотелось бы увидеть «сальсу». Не можете ли вы как-нибудь взять меня с собою на нее? Он замолчал. Его бледные губы задрожали. Потом он спросил:
— «Сальса»? Вы знаете, что это такое?
Я солгал:
— Конечно!
Он снова уставился на меня. Его взгляд упал на старые шрамы на моих щеках и на лбу.
И как будто эти знаки, оставшиеся от детского поранения, были для него тайным паспортом или пропускным свидетельством, он слегка прикоснулся к ним своими пальцами и торжественно промолвил:
— Я возьму вас с собою!
***
Прошло недели две. Вечером, часов в девять, ко мне постучали в дверь. И прежде чем я успел крикнуть — войдите, ко мне уже вошел padro.
