Ло, сговорившись убирать квартиру за тысячу старых франков, берет такси, которое будет стоить ей пятьсот.
— Послушай, Ло, ведь это же целый час твоей работы!
— А что она стоит, моя работа!
Ло, которая терпеть не может вставать рано и, не будь я начеку, приводила бы моих дочерей в школу к третьему уроку, несколько недель подряд поднимается ровно в шесть, чтобы помочь разнести почту маленькому старичку-консьержу с улицы Бюси, марокканцу.
— А почему он не разносит ее сам, Ло?
— Он не умеет читать.
— Как не умеет читать?
— Очень просто: когда он устраивался на работу, его об этом не спросили, а сам он не сказал и теперь вот попал в переплет.
— Понятно.
— И жильцы тоже недовольны, они ждут почту, а она все время запаздывает, ну, я быстренько им все раскидаю — и все довольны.
— А он не мог бы заняться чем-нибудь другим, этот старичок-марокканец?
— Ох, нет!
— Почему?
— Да он вечно пьян!
— И почему же он вечно пьян, Долорес?
Не почувствовав полного одобрения в моем тоне, Ло отбивается:
— И он имеет на это право! Двух сыновей он потерял в Сопротивлении, — она имеет в виду в Алжире, — а дочь родилась мертвой — выкидыш!
Мне известно, что Долорес воспринимает выкидыш как своего рода военную кампанию женщин, как их борьбу (во всех отношениях достойную) с природой и с несправедливой судьбой. Но в этот день во мне сидит дух противоречия:
— Знаешь, есть люди, которые теряют детей, но не начинают из-за этого пить.
— О! Я знаю, что на свете есть бессердечные люди, — говорит Ло.
— А зачем мне быть честной? — заявляет Кончита, уличенная своей хозяйкой в краже комбинации. — Вы что, платить мне за это больше будете?
Она уволена и жалуется Долорес:
— Эта женщина меня не любила.
Я случайно оказываюсь при разговоре.
— Ну, если вы крадете у нее комбинации…
— А если бы я их не крала, она что, меня полюбила бы? — вдруг кричит Кончита, и ее поблекшее, дряблое лицо искажает какое-то свирепое отчаяние.
Нет, Кончита, конечно, нет. Да и сама я, разве я люблю Кончиту? Я бы хотела, видит Бог, как бы я хотела этого; если бы можно было любить каждое человеческое существо, это открыло бы ему путь к спасению. Несомненно. Но я могу только испытывать жалость, мучительную, бессмысленную жалость.
Мы взяли Маноло, сына Кончиты, с собой на каникулы. Мы с Ло пичкаем его апельсиновым соком, котлетами и радуемся, видя, как он постепенно оживает, розовеет, веселеет. Отдавая его матери, которая при всех своих странностях пылко требует его обратно, Ло глядит на него с настоящим отчаянием.
