Десяти лет, в лицее, он в сочинении на тему «Прекрасное воспоминание» написал в простоте душевной: «Самое прекрасное воспоминание в моей жизни — это свадьба моих родителей».
В пятнадцать у него был период поп-музыки. Мы коллекционировали пластинки на 45 оборотов. В шестнадцать в нем вспыхнул живой интерес к прекрасному полу. Незнакомые мне молодые особы, даже имени которых я не знала, в широких, замусоленных плащах проскальзывали в его комнату, точно шпионы из «черной серии».
Потом он играл на кларнете. Несколько раз напился.
В семнадцать он стал буддистом.
Играл на тубе. Отрастил волосы.
В восемнадцать сдал экзамены на бакалавра. Незадолго до этого начался период побрякушек: он был увешан ими с ног до головы, словно индусский принц или статист из кино — на каждом пальце по кольцу. Я наблюдала молча, изумленная и заинтересованная — словно за ростом диковинного растения или за метаморфозой гусеницы.
Побрякушки исчезли. Появился саксофон, за ним гитара. Потом он пустился путешествовать, отмахал 4000 км автостопом, пожил среди местных племен в Мавритании, видел слона на воле, трясся, задыхаясь от пыли, на крыше вагона. И убедился, что Дакар как две капли воды похож на Кнокке-ле-Зут (Бельгия).
Он вернулся босой — его обувь расплавилась под солнцем пустыни, — но приобрел огромный авторитет у брата и сестер. Он сбрил волосы и занялся экономикой. Вот вам сага о Даниэле.
Во всем этом — где воспитание? Если Даниэль, который в этом году станет совершеннолетним, хороший сын, красивый юноша и все, как говорится, при нем: и чувство юмора, и серьезность, и фантазия, и здравый смысл, — есть ли тут моя заслуга? Ни малейшей, за исключением разве что пустяка, совсем пустяка, за исключением единственного, в чем я никогда ему не отказывала и что, говорю я себе порой не без гордости, и в самом деле было для него очень важно, — доверия.
Однако это вовсе не означает, что все проблемы решены. Даниэль только что купил обезьяну.
Я везу Венсана из Безансона, где он провел полгода в санатории.
Попутчица (вдова, почтовая служащая) рассказывает мне, как тяжело ей было воспитать детей. Особенно сына, учителя, которому только что пришлось жениться «несколько поспешно» на совсем юной девушке из Марселя.
— Их дочка, мадам, их крошка Сильвия — я в ней души не чаю, — можно сказать, единственное, что у них есть в доме. Я-то была по табачной линии, и с отцом и с мужем (до меня не сразу доходит, что речь идет о владельцах табачной лавки; сначала я подумала, что это какой-то жаргон, понятный лишь посвященным), — но читать всегда любила и хотела, чтобы дети получили образование, я их всячески в этом поощряла. И что ж вы думаете, образование образованием, а живется им все равно непросто. Конечно, тяжело всем жертвовать для детей, но еще тяжелее, когда начинаешь сомневаться, стоило ли жертвовать вообще. Ох уж эти дети!
